Читать книгу - "Просроченный долг - Йожеф Лендел"

писать. Но нет настроение<я>, нет охота<ы>: опять потеряе<ю>тся рукописи. А может быть, не умею <могу> уже» (4 апреля 1950 г.).

И всё же в Макарове отец много писал. Он привез оттуда не только отрывочные записи, наброски, но законченные новеллы и повести, которые позднее войдут в его лагерный цикл: «Я написал в Макарове по существу все, что я теперь постфактум называю „просроченным долгом“» (24.VI.63). Пишет кинодраму «Бич божий» о предводителе гуннов Атилле, в которой, по словам венгерского литературоведа Э. Каман, «писатель через события далекой истории — „по аналогии, как большинство смельчаков в советской литературе“ (Цитируется высказывание Солженицына.) — пытается осмыслить и понять появление тирана»34. Он перевел ее на русский язык и послал в Москву. На последних страницах рукописи письмо, датированное 15 февраля 1954 года, в котором он просит отдать текст перепечатать и попытаться передать один из экземпляров М. И. Ромму с просьбой подыскать соавтора, единственная претензия к которому — «доходы пополам», фамилию указывать не нужно, а изменения можно делать любые и сколько угодно: «Мне совсем не нужна слава, а очень и срочно нужны деньги. На самые необходимые нужды! Ты не можешь мне помогать и теперь и не так легко, ввиду того, что очень много не хватает… А может быть скоро ничего не нужно. Но — не дай бог — возможно, что еще 10 лет проживу — в богадельне, или как оно называется — в доме инвалидов.»

В 1960-е годы Лендела спросили, не было ли у него трудностей с венгерским языком, вызванных долгой жизнью на чужбине. Родной язык невозможно забыть, — ответил он. «В эмиграции мне долгое время пришлось писать по-немецки. Я даже овладел этим языком так хорошо, что отправлял свои статьи готовыми к печати прямо в типографию. Когда я снова стал писать по-венгерски, а потом по-русски, я почти забыл немецкий. Так бывает с языком, который ты выучил: если не иметь практики, то со дня на день теряется запас слов, появляется все больше грамматических ошибок. Но родной язык забыть нельзя. Конечно, я не хочу этим сказать, что жизнь вдали от родины идет на пользу»35.

Есть в архиве Лендела две тетрадки с записями о Макарове. Это очерк истории села, данные о жителях, о трудной подневольной жизни колхозников, описание природы и деревенского быта. Рукопись еще предстоит расшифровать. Она начинается словами: «Автор этих строк. вот уже 13 лет с небольшим перерывом влачит свое существование в Сибири. Третий год — в Макарове».

Среди макаровских записей — наброски детских воспоминаний о родном селе, о гимназии в городе Кестхей. Этим записям предпослан эпиграф: «Жизнь имеет смысл даже тогда, когда для смысла уже не осталось никакого смысла. 1953.Х.4»36. Сохранился набросок пьесы «Белая могила», в основу которой легла история жизни Ольги Сергеевны37.

Когда в конце 1950 — начале 1960-х годов начинают публиковаться его лагерные рассказы, Лендел не особенно распространялся, что писал их в Сибири, хотя не скрывал. А в 1974 году в большом радиоинтервью Иштвану Шимону (Иштван Шимон (1926–1975) — писатель, поэт, переводчик, эссеист. С 1964 по 1971 г. был главным редактором журнала «Кортарш».) он рассказал, что большую часть произведений этого цикла начал писать в Сибири: «Некоторые потом попали в мои книги слово в слово, другие я переписал заново или дополнил, как, например, „Чародея“. Эти новеллы я, собственно, написал ещё там». Рассказал, что прятал исписанные листки в погребе, в крынке из-под молока, которую ставил рядом с простоквашей. А на вопрос, верил ли он, что это страшное время когда-нибудь кончится и он сможет рассказать обо всем, ответил так: «Не могу сказать, что верил, и не могу сказать, что не верил… Если теперь, после всего, я скажу, что я верил, это будет неправда, но если скажу, что не верил, это тоже будет неправда. Но факт, что я их написал. Это я могу доказать, они написаны на такой бумаге и такими чернилами, которых здесь — ни чернил, ни бумаги — не существует. И я верил в русскую пословицу, которая в дословном переводе звучит так: «Что перо написало — топор не уничтожит»38.

В Макарове они с Ольгой Сергеевной прожили до весны 1955 года. Отец никогда не рассказывал о том, что 26 июля 1954 года его арестовали в Канске, и 1 сентября 1954 года народный суд Красноярского крайсуда приговорил его к трем годам ИТЛ. Об этом стало известно лишь несколько лет назад, когда Литературно-художественный музей Марины и Анастасии Цветаевых в Александрове получил из Красноярского архива копии некоторых документов из его дела. Заключение он отбывал по 23 февраля 1955 года, о чем говорится в справке об освобождении, датированной тем же числом39.

В Москву они вернулись в начале марта 1955 года. На одном листочке с пометкой «март 1955» он записал: «Когда в метро молодая женщина, лет тридцати, с добрым румяным лицом, встала, чтобы уступить мне место, я оскорбился и обиделся. Через несколько дней в метро мне снова уступили место, мужчина в кожаном пальто. Ужасно! Я не вижу сам себя. Ведь меня все считают уже трупом! Правда ли это, правы ли они? Не ошибаются ли?» А на другом листке рядом с московским телефоном А. Гидаша такие слова: «Я барахтаюсь посередине реки, тону. А на берегу — „мои друзья“, которые меня „ждут“. — Давай, давай! Если выберешься на берег, переоденем тебя в сухую одежду, отведем в дом, посадим к горячей печке, угостим мясом, вином»40.

25 июня 1955 года Военная Коллегия Верховного Суда СССР отменила Постановления Особого Совещания от 23 апреля 1939 года и 9 февраля 1949 года за отсутствием состава преступления (Справка о реабилитации, выданная 15 июля 1955 г. (Личный архив Т. Лендел).). В мае 1955 года они с Ольгой Сергеевной оформили официальный брак, а в августе выехали в Венгрию.

Он сумел привезти на родину рукописи и записи, сохранившиеся в Москве, и написанное в Сибири. Как это удалось, рассказала в своих воспоминаниях мама: «Конечно, Йошка хотел взять с собой рукописи, и те, что были у нас в Москве, и те, что он привез из Сибири. Естественно, он знал, что перевозить через границу открыто рукописи нельзя. И они пошли на хитрость. Взяли большой картонный короб, в который поставили швейную машинку, и обложили ее рукописями, якобы для того, чтобы не повредить при перевозке. А сверху положили несколько килограммов зеленого кофе в зернах, которое в Москве было тогда гораздо дешевле, чем в Венгрии. Когда на