Читать книгу - "Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева"

была маленькая, но срочная работа). Но не будь она срочной – он бы всё равно не встал по приказу Морица – чтобы показать независимость и выделиться среди других. Вопрос теперь был в том, что сделает Мориц: подождёт ли, пока Худой кончит, и тогда откроет дверь перед ночью, – или ляжет спать, не проветрив? Что лучше для его лёгких? Он только что стоял возле своей кровати, должно быть, решая этот вопрос, как она. Сердце сжалось материнской гордостью: в этой позе его, решающего, как сделать лучше, – он ей предстал весь – как слиток чистого золота, 96‑й пробы. Как решит, так и будет верно! Она радостно пошла ложиться. «Да, если он из мучителей – то и мученик. Должно быть, потому я, вопреки всему, – ему верю… Ведь будто всё пропало меж нас – и вдруг из беспощадности игл выглянуло тёплое ежовое рыльце, шар развернулся, высунул голову – и оказался живым… Дышащим, пыхтящим и нюхающим. И я тоже рою почву, как ёж, и чую, что меж корней – корм…»

На другой день…

Проходя мимо неё, стиравшей в тамбуре (был час отдыха) его шёлковую майку, он сказал сухо:

– Для чего вы это делаете? Точно нет прачечной!

– Точно вы не знаете, что в прачечной рвут бельё! – отвечала она, вспыхивая сухо, как спичка, – и чинить его – трудней, чем стирать!

Позор этой причины её заботливого труда обдал её жаром, и жар этот был тоже позором…

– Вы всегда делаете то, что не надо… – сказал он.

Но позор его непонимания был жарче всего. Превзойти его могли – только слёзы. Проглотившие все слова! Но такой детский выход из путаницы, обоюдной, слов почему-то был невозможен (по испорченности взрослых умов и сердец заблудившихся). Кто знает – если б хватило горя заплакать – нет, горя – хватало! Если б хватило смелости слёзы не задушить – раздайся они вместо слов, слёзы, взявшие себе право на жизнь, – кто знает… Но ложные чувства правят нами сильнее истинных. («Вы живёте, словно по раскалённой сковороде ходите…» – ей как-то сказал Мориц, пожав плечами.)

Стоя на сковороде, раскалённой, она снимала с майки мыльную пену. Этот жест был – сплошь – пожиманье плеч: жить было немыслимо…

Отчаяние не уметь жить с Морицем, говорить с ним, сделать себя – понятной! Шаг – и ответный удар. Что делать? И ещё это его «Enough»! («Хватит!») на её просьбу, чтобы Матвей поднял половицу – при ней, чтобы она увидела, нет ли под полом – снова воды. Как можно в такое отчаяние ввергать человека – этим… «enough». Почему?.. Если эта полоска пола так её беспокоит – неужели это так мало, что для покоя её нельзя сделать одно движенье – топором приподнять половицу, – вода же сразу блеснёт, если она там есть! Это же дело минуты…

Не тот же ли человек сказал ей о жене: «Мне лучше умереть, чем обеспокоить её чем-нибудь!» Почему же так бить по её материнству? Ясно: ему она не мать! Ларчик прост! Она – самозванка… Да, но откуда же тот беглый, но ею пойманный взгляд теплоты, почти умиления, когда он, войдя неожиданно, застал её за черпаньем – ведром – воды, которая нашла под их дом? Можно двояко отнестись к той же её заботе? Тот взгляд – и этот удар отчуждения?

Она же так постарела за год, это он с ней сделал, она так благодарна ему, укрепление на её пути бесплотного служения человеку, отречение стало – прочным. Так как же можно за отречение – удар за ударом? Да не может же этого быть!..

Мориц, убеждая её, долго, просил оставить подпольную воду в покое: «Завтра Матвей вычерпает!» Он рассердился, пожал плечами и сел за письмо домой. Ника работала молча, упорно. Внезапно Мориц поднял лицо: оно было доброе, умилённое, почти нежное:

– Ника, я прошу вас – перестаньте!

Ника не сдалась. «Не надо ни за что сдаваться, – сказала она себе, – только всё принимать и учитывать. И помнить, что в этом человеке следующий миг сметёт этот!» Она смолчала.

– Право, – сказал по-английски Мориц, – ну зачем это? Тратить ваши силы на то, что Матвей легко сделает завтра! Я вас прошу!!!

– Знаете, – сказала Ника, вскипая, – уж если я не прошу вас ни о чём, не прошу о режиме будущей вашей ночи, – то уж вы-то не просите меня!

Он засмеялся своим лучшим, мальчишеским смехом.

– Вы иногда совсем как маленькая девочка!

Кончив, Ника вымылась и села за свой стол.

– Уж скоро двенадцать! – сказала она в воздух.

– Знаю! Мне надо дописать письмо.

В первом часу он встал. Лицо его было жёсткое, неприязненное.

– Идите спать! – сказал он. Руки его нервно собирали папиросы, конверт, перо.

«Хочет играть», – подумала Ника. Она скомкала черновики подсчётов и встала.

Наутро она повторила свою работу – набралось вёдер двадцать; своё негодование, что мужчины поленились, впустили воду (недоглядели) в высушенный дом, она выражала вслух, резко. Мужчины возражали вяло, что участок затоплен.

– О чём говорить? – прервала Ника. – Можно было сделать…

Уходя, Мориц велел Матвею сделать глинный вал и сказал Нике об этом тихо, так, чтобы никто не слыхал (иногда говорить по-английски они могли, не возмущая этим не знавших языка, – когда интонации были «разговорные», не деловые. Обращения же короткие принимались враждебно, как явно скрывавшие смысл слов. Этот вал Мориц подарил Нике: вклад в его здоровье.

В перерыв Ника ушла спать, сказав сорвавшееся с языка: «Еле на ногах стою». Это было не совсем правда – просто устала. Без неё никто пола не тронул. Заражаясь настроением барака, Матвей изрёк: «Чего он мне дался! Велят – тогда сделаю»…

Вечером Ника при Морице сказала Матвею, что на ночь нельзя оставлять воду гнить под полом. И вдруг Мориц взорвался:

– Я вас очень прошу ничего сегодня не делать! – сказал он. – Довольно! Утром!

– Как оставить её набираться – чтоб гнили доски?

– Утром. Сегодня вы их не тронете.

– Трону!

– Нет, не тронете. Я сказал Матвею, что завтра.

– Вот как! – ответила Ника. – Вы обращаете в мой каприз эту борьбу с водой, которая только благодаря вашему согласию со мной и приказу Матвею следить за ней наконец разбила их лень? Вы понимаете, что вы делаете? Подымаете меня на смех? Смеете запрещать мне что-то при них, при Матвее? (Разговор опять шёл по-английски.)

– Вы всегда портите то, что начали хорошо!.. – Мориц вскочил бешено. – Я это уже слышал! Я – лжец, фанфарон, грубиян, я над вами смеюсь… Хватит! Идите сейчас же кончать