Читать книгу - "Просроченный долг - Йожеф Лендел"

М. Бубер-Нойман пишет: «Лишь один из наших друзей не оставил меня в беде. Это был венгерский товарищ Йозеф Лендел, с которым я встретилась в один из первых дней после ареста Хейнца в кафе „Спорт“. Он был женат на русской. Они пригласили меня к себе. Несмотря на серьезные опасения, приняв все меры предосторожности, я пошла к ним. У них была комната в типичной русской квартире, которая состояла из шести комнат, где раньше жила одна семья, но теперь проживало шесть. Когда я была у них, я должна была говорить только тихо, чтобы никто не услышал, что мы разговариваем по-немецки. Лендел пытался достать для меня работу по переписке на машинке. Сам он сидел без работы уже несколько месяцев»23. 29 июня 1937 года арестовали Б. Куна. Отец многие месяцы каждую ночь ждал ареста, который случился 21 февраля 1938 года.

В своих воспоминаниях моя мама (Воспоминания моей мамы, Н. С. Ленгиель (Кизевальтер), написаны в Будапеште в середине 1980-х гг. и хранятся в моем личном архиве.) рассказала об этой ночи: «За Йошкой пришли 21 февраля поздно вечером. Не помню точно, сколько было времени, но спать мы еще не легли, хотя в квартире уже было тихо. Не помню также, сколько раз они позвонили: пять раз, как нужно было звонить нам, или только один раз и им открыл кто-то из соседей. Помню только, что они постучали в нашу дверь. Вошли трое: двое в штатском и дворник-понятой. Попросили наши документы, проверили, потом мне вернули паспорт, а Йошке нет, и предъявили ордер на арест и на обыск.

Йошка был спокоен. Я тоже, глядя на него, старалась не нервничать. Нам предложили сесть, только не рядом. Спросили, есть ли оружие, еще о чем-то спрашивали, но ничего из того, про что они спрашивали, не было. Потом они начали обыск. Они обыскивали решительно всё. Выворотили все ящики комода, вывалили всё из гардероба, обшарили карманы в одежде, переворошили книги, вывернули ящики письменного стола, но ничего не нашли. На столе лежали рукописи, над которым Йошка работал. Прочесть их они, конечно, не могли, потому что они были на венгерском или, может быть, на немецком языке. Еще им показались подозрительными какие-то венгерские книжки и машинка. Все это они отложили, чтобы забрать. Когда я сказала, что машинка ему нужна, ведь он писатель, он должен работать, они очень вежливо ответили, что через два дня можно прийти на Лубянку, обратиться в 20-е окошко, и там скажут, где можно получить назад вещи: там, дескать, всё проверят и вам вернут.

Потом оказалось, что всё это была ложь. Там не только нельзя было получить никаких справок, туда вообще нельзя было даже подступиться. Везде стояли часовые. Меня послали оттуда на Кузнецкий, но и там оказалось то же самое. Даже смешно было спрашивать о взятых вещах, да и для меня это тогда было уже неважно, я хотела только узнать, где мой муж, что с ним, в какой он тюрьме, что-то передать, написать письмо, но даже этого узнать было нельзя.

А сам арест закончился так. Нас спросили, есть ли у нас еще вещи в другом месте. Мы дружно, в один голос, не сговариваясь, ответили, что нет, хотя прекрасно знали, что в коридоре на антресолях стоят два наших чемодана, в одном из которых хранились очень ценные для Йошки рукописи. Но мы также знали, что впереди стоят вещи новых жильцов Рутштейнов, недавно въехавших в квартиру, которые специально удлинили антресоли, чтобы поставить свои вещи. Так что если бы они и захотели найти наши чемоданы, то им пришлось бы смотреть все чемоданы на антресолях. Я сказала, что, конечно, в кухне есть вещи: керосинка, кастрюли и другая кухонная утварь, есть также вещи в ванной, тазик и прочее, но их это не интересовало, и ни в кухню, ни в ванную они не пошли.

После этого Йошке предложили одеться. Он давно готовился к тому, что с ним это случится, и кое-что заранее приготовил, чтобы взять с собой: теплую рубашку, теплые носки. Не знаю, отняли ли все это у него сразу или эти вещи потом ему пригодились. Я собрала ему кое-что из еды. И его повели. Я пошла за ними. Я была еще спокойна. До последней минуты я не верила, что это случилось и что его уводят. Мне всё казалось, что его повернут обратно. Коридор в нашей квартире был длинный. Все двери были закрыты. Никто не вышел. Но вдруг в передней открылась дверь кулигинской комнаты, вышла Марья Дмитриевна (М. Д. Кулигина, наша соседка по квартире.) и со слезами сердечно простилась с ним: „До свиданья, Иосиф Павлович, возвращайтесь скорее!“ На нее грубо прикрикнули: „Закройте дверь!“ — и втолкнули в комнату.

Потом они открыли входную дверь и сказали мне: „Прощайтесь и уходите!“ Я вышла на лестничную площадку и бросилась ему на шею. Тут уж я не могла удержаться от слез, не могла оторваться от него. Они силой оторвали меня и впихнули в квартиру. Не помню, что было дальше. Вышли Кулигина и, кажется, Ида Ильинична Ромм. Они отвели меня в комнату, успокаивали, давали что-то принять».

Следствие длилось больше года. Следователя звали Маркусов. Эта фамилия вновь и вновь встречается на страницах записных книжек отца, «увековечена» в романе «Лицом к лицу», он же описан в рассказе «Маленький сердитый старый господин». Дело Виктора Тоота, арестованного месяцем позже, вел тот же следователь. Это было простое совпадение, их дела не были связаны: моего отца арестовали как венгерского коммуниста, близкого к Беле Куну, а дядю Виктора — как сотрудника Моссовета. В. Тоот так описывает Маркусова: «Молодой, 20–25 лет. Наглое выражение лица, черные волосы, немного косящие глаза. Гладко выбритый щеголь в форме. Маркусов»24. А вот портрет этого Маркусова в рассказе «Маленький сердитый старый господин»: «Лицо молодого человека было синевато-серым и слегка припудренным. Видно было, что его только что побрили. Запах одеколона шел от его волос, и профессор, может быть, даже не обратил бы на это внимания, если бы и в движениях молодого человека не было чего-то, что напоминало парикмахерскую».

В заявлении Прокурору МВО в связи с пересмотром дела, написанном в Москве 20 апреля 1955 года, отец подробно описал методы следствия (цитирую дословно):

«Первые допросы начались в марте… Предварительно меня 5–6 дней держали в т. н. пляже в подвале дома Лубянка 14 в переполненном, герметически закрытом помещении, где проходила трубы<а> центрального отопления. Я не знаю, сколько бюло