Читать книгу - "Острова - Григорий Михайлович Кружков"

чтению и учению. Но увы! Поэт Валентин Берестов, говоря о трех периодах детства, заметил, что в 6–7 лет ребенок — влюбленный, в 10–12 — философ, а в 15–16 — эпикуреец, гуляка праздный. На мне это вполне оправдалось (по крайней мере, последнее). Как медведь ощущает, что нагулял уже довольно жира и пора укладываться в берлогу до весны, так и я в девятом классе рассудил, что накопил уже довольно знаний, которых мне должно хватить до выпуска, и совсем перестал учиться. Приведу один эпизод. Однажды я зачитался на своей задней парте и не услышал обращенного ко мне вопроса математички. «Чем это ты тут увлекся?» — сказала она, подходя. «Да вот, — гордо отвечаю я, — учебник по математике. Ряды и сочетания, комбинаторика всякая. Очень интересно!» Математичка (с удивлением): «Так ведь это мы проходили еще в прошлом полугодии…» Вот такие у меня случались приятные открытия.

Но, даже заглядывая в учебники лишь изредка и случайно, я все-таки умудрился на одной только старой репутации дотянуть до аттестата и медали. Чем же я занимался все это время, пока в смысле учебы дремал и сосал лапу? Отстав от духовного, занимался я главным образом физическим, то есть физкультурой и спортом. Полгода ходил в секцию гандбола, где на всю жизнь выучился правильно падать, несколько месяцев посещал Школу братьев Знаменских, занимался стайерским бегом. Гонял на велосипеде, играл в футбол и баскетбол; увлекся боксом и по-любительски махался с ребятами, даже иногда с Герой Семеновым, силачом и разрядником, пока его не посадили: кого-то он пырнул ножом, — говорят, защищая свою девчонку. Летом ездил купаться на Пироговское водохранилище, прихватив с собой ласты, при том что без них едва мог держаться на воде. Зато я приспособился бороздить волны с ластами: ложился на спину, работал ногами и уносился, как катер, хоть за километр от берега. (По-настоящему я выучился плавать уже взрослым.) Зимой усердно ездил на каток. Сначала главным образом в Парк Горького с его великолепно запутанным лабиринтом ледяных дорожек и несколькими раздевалками в разных местах, а позже открыл для себя сравнительно небольшой, но уютный каток на Сельскохозяйственной выставке, на площади перед Главным павильоном. Метро там еще не было, нужно было ехать на автобусе от платформы Северянин.

Стоит рассказать и о шахматной лихорадке, пережитой нами в десятом классе. В начале года физкультурник объявил, что школа будет участвовать в первенстве района и нужно выставить шахматную команду. Собрали мозговитую дружину и, к собственному нашему удивлению, взяли первое место в районе. Играли три «К» — Корнев, Кружков, Киасашвили — и Жора Телегин. Как ни странно, Жорка, хотя и баскетболист, не подвел и в шахматах: в последней решающей встрече, когда от его партии все зависело, он сосредоточился, проявил хладнокровие (даже умудрялся выскакивать покурить, когда его противник задумывался) и выиграл. Дальше нам предстояло играть на первенство Москвы, потому что Мытищинский район в том, хрущевском, году (1961-м) административно входил в Москву. Вот тут-то мы засели за теорию, стали изучать дебюты и эндшпили, чтобы не ударить в грязь лицом. Все равно ударили — проиграли все встречи в сухую. А что поделаешь, если против нас сидели сплошь перворазрядники и кандидаты в мастера! С тех пор и появилась у меня страсть читать шахматные книги, разбирать партии и так далее. Как и в случае с марками, после школы она затаилась, ушла вглубь, но через четверть века вынырнула, и был период в восьмидесятых годах, когда я заснуть не мог без шахматного чтива на ночь, без какой-нибудь партии Морфи, с мыслью о которой я переходил в царство Морфея.

Влюблялся я в старших классах два или три раза, и всякий раз — не зная броду и с головой. Обязательными условиями были туман и очарованная даль. Может быть, потому меня и волновало в юности имя «Таня», что я подсознательно ощущал анаграмму: tania / taina. Девочки из нашего класса и вообще из нашей школы казались мне совершенно не интересными. Я просто еще не умел смотреть и видеть.

Первой моим увлечением была Таня П., жившая далеко за линией, возле Ярославского шоссе. Раз или два мы ездили вместе на каток, и что я мог поделать против заговора огней и музыки, карей челки, мокрых варежек и горячего кофе в раздевалке? Когда мы прощались ночью возле ее дома, меня вдруг понесло, и бедная Таня была, наверное, ошеломлена накалом моего косноязычного безумия. Кто бы мне тогда подсказал, что, только рассмешив, можно завоевать доверие женщины! А я, полюбив, превращался в Пьеро — беспомощного, с длинными рукавами и размазанной по щекам сыростью. Я сказал, я все сказал, что в душе таилось. Ах, любовь моя в слезах, в страхе удалилась.

Второй раз это произошло на новогоднем вечере в чужой школе в Новых Мытищах. Как я туда попал, не помню. Опять играла музыка, кружила голову, и я танцевал весь вечер с лучшей девочкой в школе… Впрочем, не всем это понравилось, как я потом понял. В тот раз все обошлось; зато, когда через день я приехал на свидание к ее дому, меня уже ждали — и, очевидно, не для того, чтобы поздравить с Новым годом. Но не успела по-настоящему завариться каша — а мне было весело и все равно, сколько их тут на одного, — как с пронзительным криком, словно птица на змею, подобравшуюся к ее гнезду, налетела моя девчонка. Она остановила свалку; она пригрозила разобраться и с вожаком, и со всеми остальными драчунами! Как видно, ее слова обладали какой-то властью — ее послушались. Мы вдруг остались одни. Вокруг нас был хрустящий от чистоты новогодний день; мы гуляли по белым улицам, и она рассказывала мне, какая у них есть боевая девчоночья компания, которую все мальчишки боятся. Так началась наша дружба, но продолжалась она недолго. Почему — силюсь и не могу припомнить. Может быть, я просто не знал, что делать дальше? Может быть, сказалась роковая странность моего характера: упорство в безнадежных случаях, нерешительность и бегство в двух шагах от цели?

А потом был выпускной вечер, ночное гуляние по Москве, утренний сон в электричке на плече у девочки из параллельного класса. Мы были последним выпуском, который оканчивал десятилетку в нашей школе. Грянула реформа, переход на одиннадцатилетку, но этого наша школа уже не увидела — она сгорела тем же летом. Жаль старушку; до революции это была дача знаменитых чаеторговцев Перловых, построивших и нашу платформу, и дома для дачников по обеим