Читать книгу - "Политические клубы и Перестройка в России. Оппозиция без диссидентства - Кароль Сигман"

и жаждали реформировать советскую систему изнутри. В 1970-х политическая элита держала их на удалении, однако они сумели сохранить свой социальный статус и развивать заповедники альтернативной мысли в рамках некоторых институций, в частности в академической среде. Что касается диссидентов, и прежде всего правозащитников, то они появились на политической сцене после смещения Хрущева в 1964 году. Порывая с шестидесятниками, они отказались «играть в игры режима и служить ему», предпочитая социальную маргинализацию любым формам компромисса[56].

Две эти модели политического действия и отношения к власти служили ориентирами для тех, кто образовали первые неформальные клубы. Рожденные после войны, на пятнадцать-двадцать лет моложе правозащитников и на двадцать пять – тридцать лет моложе шестидесятников, они принадлежат к той категории интеллектуалов, которые, занимая критическую позицию в отношении режима, стараются при этом социально интегрироваться. Тем не менее по сравнению с шестидесятниками их социальная интеграция гораздо менее совершенна, и они выработали более дистанцированное отношение к власти, хотя и отказывались следовать диссидентской логике маргинализации. Обретаясь в промежуточных средах между официальной и неофициальной сферами, границы между которыми стали размываться, инициаторы неформальных клубов интегрировали эту взаимопроникаемость в свои собственные траектории.

Кратко характеризуя положение первых (по крайней мере московских) неформальных политических активистов в социальном пространстве, можно отметить, что они обладали относительно высоким происхождением и большинство из них делали свои интеллектуальные карьеры в науке и преподавании. Чтобы лучше понять их поколенческую ситуацию и обстоятельства политической социализации, нам представляется необходимым сделать экскурс в историю двух сред – академической и диссидентской, – где они завязывают знакомства, которые служат для них ориентирами. Анализ индивидуальных траекторий первых неформалов позволит нам проследить их перемещения между этими разными средами и местами, коррелируя их с семейным бэкграундом (социальной и политической позицией) и первыми политическими опытами в студенческой среде. Через эти перемещения и формируется их зачастую амбивалентное отношение к власти, которое они затем принесут в неформальное движение.

Два пространства протестной инициации

Реформистская академическая среда и диссидентство поддерживали совершенно разные отношения с советским режимом. После смерти Сталина в 1953 году между частью академической элиты и хрущевской властью наладилась взаимная поддержка. Эти отношения ослабли после смещения Хрущева и с приходом к власти в партии консервативного течения. Реформистские институты превратились тогда в очаги инакомыслия внутри системы и отвоевали некоторую автономию по отношению к политической власти. Что касается диссидентства, оно стало внесистемным оппозиционным движением и набирало обороты до тех пор, пока в начале 1980-х годов власть не совершила против него опустошительный крестовый поход. Правда, в самом диссидентском движении идея прямого противостояния системе перестала быть популярной еще до этого, и новые группы уже стремились к официальному признанию. С конца 1970-х и до начала 1980-х линии раздела между властью и оппозицией начинают терять свою четкость, и именно тогда будущие неформалы вступают в контакт с академической и диссидентской средами.

Реформаторская академическая среда

Академическое поле претерпевает глубокие трансформации после смерти Сталина. Реформаторы получают в нем доступ к властным позициям и занимают новые стратегические территории благодаря поддержке со стороны хрущевского аппарата. В 1956—1964 годах создаются новые институты, и Академия наук разрастается на восток страны; реформистское крыло научного поля инвестируется в эти новые пространства. С приходом Брежнева в 1964 году прежде тесные связи между политической властью и прогрессистскими институтами ослабевают. Но круги неортодоксально мыслящих интеллектуалов сохраняют силу в науке и пытаются расширить свое влияние на другие сферы общества (в частности, на промышленность и государственный аппарат).

Для оценки и переопределения позиции СССР на международной арене ученые широко востребованы хрущевским правительством, которое в 1956—1964 годах поощряет создание новых институтов. Если говорить прежде всего о социальных науках, то институты создаются в соответствии с двумя логиками: они либо специализируются на изучении отдельных экономических и геополитических зон (социалистические страны, капиталистические страны и третий мир), либо воплощают новые теоретические и методологические подходы.

В апреле 1956 года появляется Институт мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) – для изучения экономических и политических систем капиталистических стран, их отношений с бывшими колониями и социалистическим блоком. В политическом поле это маркирует поражение сталинистского течения, ратующего за ужесточение отношений с Западом[57]. Кроме того, это событие наносит удар и по консерваторам в Академии наук, поскольку создание ИМЭМО официально обосновывается «неспособностью» Института экономики (созданного при Сталине в 1930 году) производить «серьезную научную работу» по вопросам международной экономики и экономическому и политическому развитию капиталистических стран[58]. Два года спустя Институт экономики лишили еще одного сектора эмпирических исследований: экономика социалистических стран была передана новому Институту экономики мировой социалистической системы (ИЭМСС), который приступил к изучению реформ в Венгрии и Югославии и стал важным центром реформистской мысли. В качестве сопровождения экономических реформ 1957 года, направленных на рассредоточение центров принятия экономических решений[59], реформаторы из партии стараются децентрализовать науку, развивать восточную часть страны и сближать образование, науку и НИОКР[60] (в этом состоит одна из целей реформы образования в 1958 году). Для этого в 1957 году под Новосибирском создается Академгородок, который становится резиденцией Сибирского отделения Академии наук. При Хрущеве и Брежневе оно будет главной цитаделью реформаторов в экономике и социологии. Позиция Новосибирска на удалении от центра позволяет обходить некоторые идеологические ограничения, навязываемые московским институтам, но по той же причине исследователи оказываются оторваны от центров принятия решений в науке и политике.

На волне появления новых дисциплин и методов, таких как математическая экономика и социология, создаются и другие институты. Быстрыми темпами институционализируется эконометрика. За каких-то восемь лет, с 1958 по 1966 год, лидеры этой школы занимают ведущие посты в двух экономических институтах и устанавливают тесные связи с социологией, которая тогда тоже находилась в стадии институционализации. Первоначальный импульс задан знаменитым статистиком, членом Академии наук В.С. Немчиновым[61], который стремится противостоять господству консерваторов и облюбованного ими сектора политической экономии[62]. В 1963 году правительство, желая ускорить введение методов информатики в экономику, разрешает создать в Москве Центральный экономико-математический институт (ЦЭМИ)[63]. Представители эконометрики установят также контроль над Институтом экономики и организации промышленного производства (ИЭОПП) в Новосибирске, работавшим под руководством А. Аганбегяна. Эта быстрая институционализация стала знаком официального признания определенного метода (введения математики и информатики в управление и планирование народного хозяйства) и определенной идеологической ориентации («рыночного социализма»). Исследователи из ЦЭМИ развивают теорию под названием «система оптимального функционирования экономики» (СОФЭ), призванную ввести некоторые рыночные механизмы в теорию и практику социалистической экономики. Исследуя процессы инфляции