Читать книгу - "Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин"

едва ли случайно, что Путин в момент протестов на Болотной отправляется к вам — «на Караваджо» — а вы, в свою очередь, проводите экскурсию именно ему, а не абстрактным ноунеймам, занимающим альтернативные политические позиции. ОН так нечасто заглядывает в музеи — и у него наверняка было много вариантов, как провести тот день, — так почему же он пошел именно к вам? Возможно, потому, что это вы создали ровно тот антураж, в котором ему хотелось бы (не только сообщить о выделении крупной суммы на реконструкцию Музея, но и) оказаться перед камерой; идеальный хромакей, позволяющий избавиться от токсичного для его политической фигуры фона, скрыть подлинные исторические обстоятельства и, оказавшись внутри искусственного во всех смыслах контекста, добрать легитимности за счет контакта в том числе и с созданным вами источником идеологической власти — и, освежившись таким образом, запустить из этого символического «места силы» свой анти-протест, контрреволюцию.

XXXV

Леонарт Брамер

Пляшущий царь Давид. Ок. 1630

Медь, масло. 42 × 58 см

ГМИИ им. А. С. Пушкина, Москва

Леонарт Брамер, представитель «так называемой Дельфтской школы»[683], из самого первого ряда «малых голландцев», был «автором… религиозных композиций небольшого формата с фантастическим, по большей части ночным освещением, с заостренными характеристиками действующих лиц и эмоционально насыщенным образным строем». Кое-кто говорит о его близости к раннему Рембрандту, но Виппер отмечает его нерембрандтовскую цветовую гамму и «чуждую Рембрандту склонность к риторике и аллегории».

Чтобы должным образом рассмотреть все эти нюансы, Б. Р. Випперу не нужно было ехать чересчур далеко. В коллекции Пушкинского, где, несмотря на пресловутую «бедность», попадаются уникальные вещи, есть замечательный брамеровский «Пляшущий Давид». Тот самый, псалмопевец, который в юности победил Голиафа. Здесь изображен с некоторой иронией момент, описанный во Второй Книге Царств, когда в Иерусалим, исполняя желание Давида, переносят из Ваала Иудина Ковчег Завета. Выглядящий несколько неадекватно даже в рамках религиозного дискурса, где психомоторное возбуждение персонажей скорее норма, чем исключение, Давид с арфой «скачет из всей силы перед Господом» — вызывая недоумение не то что у своего окружения (в Библии упоминается Мелхола, дочь Саула, из окна наблюдающая за этими прыжками с брезгливым удивлением), но, кажется, даже у троих ангелов, которые трубят и играют на скрипках, однако царя игнорируют; похоже, старик, пытающийся увлечь своей экзальтацией Господа («пред Господом играть и плясать буду») — и продемонстрировать ему, что у них прекрасные долгосрочные отношения и нет никого, кто служил бы ему вернее, играет на свой страх и риск — и заходит слишком далеко.

Эта странность, «еретический тон» Брамера не ускользнули от пристального взгляда Виппера, заметившего, что «поэтическое истолкование легенд сочетается у него с элементами гротеска, тяга к пышности и загадочности — с некоторой вульгаризацией, снижающей значительность человеческого образа».

⁂

Главным событием телевизионной сетки 25 апреля 2013 года была очередная прямая линия[684] Путина: специально подобранные люди в останкинской студии задают президенту вопросы. Несмотря на значительный хронометраж — сопоставимый со среднестатистической вагнеровской оперой, — представление неизменно пользуется популярностью.

На восьмой минуте четвертого часа произошло следующее. Микрофон — «у нас есть культурный вопрос из Москвы!» — переходит к ИА, которая примерно на протяжении пяти минут — волнуясь, нехарактерным для себя подрагивающим голосом, иногда запинаясь, мучительно долго — брови ведущих все выше — читает мини-лекцию о том, что некогда в Москве был Музей нового западного искусства, ГМНЗИ, затем его расформировали, коллекцию передали в Пушкинский, а затем половину забрал себе Эрмитаж. Обилие нетривиальных для жанра политического шоу деталей быстро насыщает атмосферу тревогой — когда присутствующие начинают переглядываться, не понимая, что именно сейчас происходит. ИА меж тем — попутно бросая в сторону шипящих ей организаторов «да, сейчас я задам» — переключается на что-то вроде проповеди о моральной необходимости восстанавливать разрушенные институции: вот ХХС восстановили — и церкви надо восстанавливать! (славящийся своим благочестием Путин в этот момент делает приличествующую ситуации мину) И музеи! В финале своего десятиминутного (!) уже спича ИА заявляет, что государство обязано — «я хочу вас спросить, согласны ли вы рассмотреть этот вопрос?» — воссоздать в Москве уничтоженный музей, причем следует передать в него ту часть картин из ГМНЗИ, которая хранится в Эрмитаже: «это нравственный вопрос», на что Путин — откровенно ерзающий и уже сообщивший, что да, он знает, «Моне очень красивые вещи есть — Париж после дождя там» — отвечает: «Рассмотрим, я не против, но на уровне Министерства культуры».

Эпизод оставляет ощущение крайней неловкости как неуклюжая попытка манипуляции — такое ощущение, что аудитория закрывает себе глаза ладонями: ИА выглядит неадекватной — не осознающей ни жанр происходящего, ни неуместность такого рода лекций и просьб; Путин — черствым и высокомерным: вместо того, чтобы продемонстрировать искреннее уважение по крайней мере к возрасту ИА, он пытается спихнуть вопрос кому-то еще, «зашутить» его; включающийся в какой-то момент со своей репликой М. Б. Пиотровский — слишком мелочным.

Заместитель ИА И. Баканова вспоминает конец зимы 2013-го — «день, который был для нее невероятным счастьем». Предупредив сотрудников, что завтра приедет позже, она «является — сияющая такая — никогда такой не видела. Ни в один день рождения, ни на одном открытии, передать не могу. Влетела в кабинет — молодая счастливая женщина, что-то невероятное. Она всегда хорошо выглядит — прическа, костюм — но тут! Я онемела. Что с вами? "Ирина! Я получила подарок. Я получила такой подарок!" — "Ирина Александровна, я в нетерпении: что там?" — "Я получила духовный подарок. Должна перевести дыхание — не верю пока". И она рассказала, что ее пригласили в Администрацию Президента, где сказали: Ирина Александровна, на всех уровнях наверху — все согласовано, будет прямая линия президента — и мы предлагаем вам озвучить свою идею в прямом эфире. И эта идея будет поддержана на всех уровнях»[685].

«Озвученный» 25 апреля текст ИА не раз произносила публично на протяжении предшествующего десятилетия. Чтобы понимать, как именно следует трактовать предложение забрать у Эрмитажа примерно полтораста крайне значительных вещей, общая стоимость которых исчисляется, вероятно, десяти-одиннадцатизначными цифрами, следует осознавать некоторые нюансы.

Коллекции Щукина и Морозова в 1918-м были национализированы и оказались в ГМНЗИ. Уже в 1930-е — когда власти стали чистить музеи, убирая даже и Серова с Врубелем в запасники, — этот «рассадник формалистических взглядов и низкопоклонства перед упаднической буржуазной культурой» был обречен; в войну его закрыли для публики, а в 1948-м, по обоюдному согласию Академии художеств и правительства, в рамках кампании по борьбе с формализмом, ликвидировали вовсе. Фонды привезли в Пушкинский и затем по какой-то причине разделили примерно поровну: у Пушкинского и Эрмитажа оказалось по полсотни