Читать книгу - "Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский"

сапоге, бывшем будто бы у сапожника в починке. И вот с помощью живительного эликсира оживляется скучная беседа, все заговорило и запело, составляется тесный кружок, на сцену является запевала с гитарою, слегка выделывая ногами маленькие антраша, и пошла потеха, и забыто все, забыты треволнения гостинодворские, забыты все лишения и скука однообразной жизни… но надолго ли?.. Вон… показалась в дверях кислая физиономия Ивана Иваныча!.. и конец всему» (74, с. 221, 223).

Однако приказчик приказчику рознь. Начнем с того, что старший приказчик был уже на особом положении. А затем, приказчики различались и по месту торговли. «Приказчики зеркальной линии, или гостинодворцы, резко отделяются от прочей братии и умишком, и наглядностью, и одеждою, и самою физиономиею. Это люди с амбициею, с высоким мнением о своей важной особе, большею частию одетые щегольски, старающиеся быть томными, чтобы подгладить, подлощить свое звание», – утверждал А. Лихачев (74, с. 314). Ему вторит П. Федотов: «Согласитесь со мною, что сравнить со щукинцем или апраксинцем гостинодворца с Суровской линии (торговавшей шелками, лентами и прочим дорогим «галантерейным» товаром. – Л. Б.), которого в воскресенье, на солнечной стороне Невского проспекта, вы никак не отличите от французского посланника, есть тысячу раз страшное заблуждение» (74, с. 219). У Федотова есть некоторое расхождение относительно оценки приказчиков Суровской линии, но это не принципиально. Характеристики одни и те же: «Они редко выходят из лавки; а если явятся, то стоят в какой-то особенной позиции: прислонясь к стене, ногами образуя ломаную букву Х, держа обе руки в карманах или одну между пуговицами расстегнутого сюртука. Они уже не так низко снимают шляпу перед покупателем, показывают недовольный, гордый вид, когда с ними торгуются, при выходе покупателя из лавки говорят ему только «прощайте» или слегка приподымают шляпу. В театр ходят они обыкновенно в кресла, расхаживают с форсом по буфетной, гордо поводят глазами по всем ложам и бенуарам; при встрече знакомого, слегка пожимая ему руку, отмачивают остроты… с львовскою наблюдательностию лорнируют или наводят трубку на хорошенькую актрису…»

Право же, ну как не принять таких денди за французского посланника? Иное дело приказчики Перинной линии, Апраксина или Щукина рынка. «Они стоят несколькими ступенями ниже зеркальных: это отражается и в их одежде, и в физиономии, и в ухватках, в самой позиции, в голосе. Умственные способности их притупились при самом развитии, как распуколка от утреннего мороза! Между ними редко можно встретить франтика: все они одеты просто, без всяких вычур и модных утонченностей… В противоположность зеркальным они, размахивая руками, беспрестанно вздергивая плечи, засучивая рукава, расхаживают по линии, взывают к проходящим:

– Что вам угодно-с? Что вы требуете-с? Господин! Пожалуйте: у нас есть-с халаты, капоты, платья готовыя, фраки, жилеты-с; пальты разныя-с: саки, с талиею, без талии! Барыня! Госпожа! Что вам угодно-с? У нас есть шляпки-с, барнусы… атлас, канифас, канва, марля… Назар! Дай-ка сайку с икрой!» (74, с. 214–216). Однако же сивилизасьон коснулся и этих «моветонов». «Тень прежней патриархальной простоты нравов осталась теперь только между апраксинскими и щукинскими сидельцами; но в последние годы благодетельные лучи просвещения осветили и темные притины обитателей Щукина и Апраксина дворов, и уже многие из последних, копируя гостинодворов, усвоили себе галантерейное обхождение их и заменили великолепными бакенбардами свои ярославские бородки; но за всем этим все еще они составляют жалкую пародию на джентльменов гостинодворских; трудно переработать рыночную натуру на гостинодворский лад» (74, с. 226).

Так формировалась особая мещанская «галантерейная-с» субкультура – пародия на культуру светского общества. «Не мое бы дело говорить здесь и об образованности гостинодворов, но, хотя слегка, коснусь этой важной статьи. С сожалением должен сказать я, что образование свое начали они не с головы, а с ноги; все они тщательно следят за изменением сюртука, фасона шляпы; многие из них берут уроки в танцевальных классах, некоторые прекрасно пляшут польку, многие из главных (т. е. старших приказчиков. – Л. Б.) не пропускают ни одного из зимних бенефисов, в которых из первых рядов кресел наводят с изумительною ловкостью светских львов огромные лорнеты на ложи первого яруса; наконец, все они говорят тоном высокого слога, в простоте словца не вымолвят; но литературные понятия их не простираются далее «Северной пчелы» и романов Поль де Кока. Да чего же больше надобно для них?… В их положении изящный костюм, право нужнее их головы!..» (74, с. 226).

Однако приказчик, да еще и петербургский, да еще и гостинодворский – только казовый конец мещанства. «Коренной» мещанин, перебивавшийся в глухой провинции кое-чем, был более положителен.

«Уклад обывательской жизни был до крайности несложен: шесть дней в неделю трудись, в воскресенье ступай к обедне. Придя от нее и пообедавши, обыватель заваливался спать, так как девать времени было решительно некуда; соснет часика три, за чай примется; только что самовар убран со стола, как хозяйка уже принимается ужин ставить; а затем все опять торопятся улечься спать… Но прежде чем улечься, Иван Николаевич внимательно осмотрит, заперт ли сарайчик, на месте ли коровушка; а потом и сам накрепко запрется. Тогда особенно побаивались беглых солдат и крепостных: им обыкновенно приписывались все воровства и другие недобрые дела. Что есть Михеич (будочник. – Л. Б.), обязанный день и ночь заботиться о спокойствии и безопасности обывателей, об этом никто и не вспоминал; а всяк паче всего полагался на крепкие затворы, замки да на верного сторожа – собаку, – их держали почти все, даже съемщики крохотных квартирок» (133, с. 29–31, 85).

Уклад мещанской жизни действительно был несложен и отличался той строгостью, которая складывается десятилетиями. «…Тут огня не зажигали, за стол когда попало не садились – тут на все знали свой час и срок. Так было и теперь: огонь зажгли, когда уже совсем стемнело и воротился из города хозяин… на все имевший для себя и для других твердые правила, какой-то «не нами, глупцами, а нашими отцами и дедами» раз навсегда выработанный устав благопристойной жизни, как домашней, так и общественной. Он занимался тем, что скупал и перепродавал хлеб, скотину, и потому часто бывал в разъездах. Но даже и тогда, когда он отсутствовал, в его доме, в его семье… неизменно царило то, что было установлено его суровым и благородным духом: безмолвие, порядок, деловитость, предопределенность в каждом действии, в каждом слове… Теперь, в эти грустные сумерки, хозяйка и девочки, сидя каждая за своим рукодельем, сторожко ждали его к ужину. И как только стукнула наружи калитка, у всех у них тотчас же слегка сдвинулись брови…

Он вошел, снял в маленькой прихожей картуз и чуйку и остался в одной легкой серой поддевке, которая вместе с вышитой косовороткой и ловкими опойковыми сапогами особенно подчеркивала его русскую ладность. Сказав что-то сдержанно-приветливое жене,