Читать книгу - "Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева"

где-то там замерзал отряд генерала Ш-о, но об этом не сообщалось в громких речах, венчающих дивертисменты. За неразберихой событий там где-то потерялись братья и старшие сёстры Тани, у матери которых остановилась Ника. Мать металась в горе и бедности. Нищета окраин росла, зато цвели дела коммерсантов в ресторанчиках Паша-Тепе и у Фонтана.

Стараясь навести справки о без вести пропавших сыновьях, Танина мать, старушка уже, принимала у себя военных. Там встретился с Никой пожилой поэт, видный в городе человек, красивый собой, хороший оратор, завсегдатай литературного кабачка, любимец публики, загоравшийся на трибуне. Он стал бывать у Таниной матери каждый день.

Далеко у моря, идя вдоль линии железной дороги, когда-то проведённой к Феодосии Айвазовским, новый знакомый признался в любви Нике и сделал ей формальное предложение. (Он её видел ещё в свой приезд в Коктебель, посвятил ей стихи, довольно нескладные, им смеялись у Макса, хотя поэт и был талантлив, но именно любовные стихи у него не выходили.) Она отклонила его предложение со смехом, но по-своему к нему привязалась – за неотвязность, за дар речи, за личное, ей не нужное обаяние. Их встречи в квартирке, где она будет недолго, останутся в памяти – тургеневской повестью.

Он ничего не знал о ней! Она отдыхала в этой непонятности любви к ней человека другого мира, это было похоже на театральное представление, что-то книжное, вдруг ставшее днём.

Старушка-мать хлопотала по хозяйству. Вечером угощала их полюбившейся шинкованной капустой, доставая её из погреба: она хрустела на зубах так вкусно! Заходила молодёжь, за Таней ухаживал молодой человек по имени Ян. Она вела себя с ним причудливо и надменно, жизнь летела к неизвестному. Ника смотрела на всё то с грустью, то с юмором…

Перед ответственным выступлением своего нового друга, от неё не отрывавшего глаз, Ника сказала ему:

– Я поверю в ваш талант оратора, только если вы пойдёте туда совсем не подготовившись! Будем вместе до минуты вашего выступления! Принимаете вызов?

– Принимаю, – ответил он, – но это, Ника, чудовищно!

– Знаю.

– А это сможет повернуть вас в сторону, нужную мне, – хоть на йоту?

– Не знаю… всё может быть…

Они день провели вместе и пошли на его выступление прямо из «Чашки чая».

Она волновалась, он был спокоен.

Его выступление было настоящим триумфом. Но его надежды не оправдались.

– Я скоро получу в Киеве квартиру более чем в десять комнат! Я буду, чёрт возьми, богат – и знатен. – Он улыбается. – Почему вы не хотите быть моей женой?

– Потому что я вас не люблю. Вы только мне нравитесь… Если бы вы знали мою жизнь…

Он познакомил её с интересной женщиной, большеглазой, тонкой душевно, больной. Бывшей его любовницей Евой. Она встретила Нику пламенно:

– Наконец я вас вижу! Я о вас столько слышала…

Через два часа Ника слушала его речи:

– Я разлюбил её, Ника, нет, не уговаривайте меня, – не требуйте – я не могу лгать. Я к ней не пойду.

Когда Ника уезжала, Ева была уже безнадёжна – что-то молниеносное. Таяла.

– Умирает, я знаю! – сказал он. – Нет, я не могу к ней пойти!..

В день отъезда к матери Тани зашли Андрей и Анна. Новый друг Ники, на одно колено, надевал ей ботики. Андрей улыбался застенчиво и мучительно. Он знал, что этот человек влюблён в Нику, что Ника его не любит. И всё же он не мог себя превозмочь, страдал. Анна торопилась, они уходили. Ника, не показав виду, что взволновалась, смотрела им вслед…

Накануне они сидели со знакомым в «Чашке чая». Шло кабаре. Её просили прочесть стихи. (Она хорошо, не по-актёрски читала.) Перед этим актёр С-В-ий выступал с куплетами.

– Вы будете есть в это время? – спросила Ника с озорной иронией. – Благодарю вас!

– Не будем, – закричали в ответ, – будет совсем тихо.

– Нет, – вспыхнула Ника, – да и читать стихи после куплетов…

Произошло замешательство. С-В-ого любили, он был талантлив. Обиженный актёр покраснел. Спутник Ники, тот самый оратор, был другом С-В-ого. Он, склонясь к Нике, объяснил ей, как неловко она себя повела, обидела актёра, какой это ему афронт. Ей стало жаль актёра.

– Скажите ему два слова извинения на ухо… – радостно сказал оратор.

– На ухо? После того, как я его публично обидела? Я должна публично извиниться.

Она встаёт, совсем белая, зубы стучали.

– Я прошу тишины.

Стук вилок и ложек затих, зал смолк.

– Я приношу извинения перед (она назвала имя, отчество, фамилию актёра), – я не хотела обидеть его. Он талантлив, и я никак не имела в виду унизить его выступление. Жанр куплетов не подходит к чтению стихов, я только это…

Шум одобрения заглушил слова.

Пьяными от восхищения глазами на неё глядел её спутник.

– Вы прекрасны! Я бы не мог.

– Уведите меня отсюда, – сказала Ника устало, – я ведь всё-таки не буду читать стихи после куплетов…

Была ночь. Море шумело. Тополя рвались в ветре.

– Мне иногда кажется, что вы уже были моей, что мы давно, много лет женаты, – сказал ей спутник с тоской. – Вы часто так хорошо напеваете, когда с Таней что-нибудь делаете по дому. Как я хотел бы слышать ваше пение возле себя… Нет, вы не скажете мне «да», я старик для вас.

– Дело вовсе не в том, – тепло отвечала Ника. – Вы мне милы, и я пламенно слушаю вас с кафедры, вы прекрасно стихи читаете. И я часто думаю: «Он – Перикл, я – Аспазия»… Но – но…

Так, мягко сказав ещё раз ему «нет», она уехала из Феодосии.

А в Судаке её ждало волнение: без неё Серёжа упал с дерева, расшиб спину. Врач сказал: «Есть опасность, что будет горб». И два года мать следила за сыном, исполняла веленья врачей, пока не миновала опасность.

И снова норд-ост, Алчак, длинная уютная комната, треск печи, старухина дочка Олечка что-то рассказывает ей, Серёжа рисует.

И вот в осенний – ноября – вечер к ней вошёл человек. Друзья-художники из Коктебеля дали её адрес.

«Через ледяную долину, – писала в дневнике Ника, – ко мне пришёл от коктебельцев приезжий художник, декоратор, бездна таланта, причуд и новаторства, сплошной гротеск. В широких плечах его, в повороте большой головы, надменном и своевольном, цвёл авантюрный дух».

Умом, размахом повадки что-то дышало в нём сродни Владимиру Маяковскому, но изысканнее игрою контрастов. Великанье – и нежное было в пришедшем. И вошёл он к ней – как домой. Сейчас он был лесной ревизор, присланный в Судак на работу.

Несколько бредовых дней сводили их всё