Читать книгу - "Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры - Егор Станиславович Холмогоров"

Если искать ближайшую аналогию Ливонским войнам (1558–1583 гг.), именно войнам, а не войне, — единственное число тут — произвольная историографическая конструкция для того, чтобы усилить ощущение поражения, то её указал еще полтора столетия назад выдающийся русский историк Т. Н. Грановский. Это Итальянские войны, сотрясавшие Европу почти в то же время (1494–1559 гг.). Их протагонистом была Франция, пытавшаяся завоевать Италию, одержавшая немало громких побед и потерпевшая ряд ужасных поражений. В конечном счете, эти войны закончились для Франции неудачей, восторжествовала ненадолго Империя Габсбургов, однако тоже крайне истощенная противостоянием. После Ливонских войн начался подъём Речи Посполитой и Швеции, однако не прошло и полтора столетия, как обе эти силы были сокрушены взаимным столкновением, а затем добиты Россией.

Вряд ли было бы уместно говорить о «слабости» и «ничтожестве» Франции по факту её конечной неудачи в итальянских войнах и столь же нелепо говорить о слабости России по факту неудачи войн Ливонских: два десятилетия шла борьба на равных с двумя опаснейшими соперниками — Речью Посполитой и Швецией, которым с тыла содействовало Крымское ханство, и борьба была сведена «вничью», причем у Швеции Россия вскоре выиграла войну-реванш 1590–1593‐го годов.

Эпоха Ивана Грозного — это период становления России в формате «национального государства» — современного суверенного государства с властной вертикалью, внятной административной системой, постоянной армией, регулярными финансами, системой сословно-представительных учреждений.

Первый этап этого становления связан со своеобразной «революцией» отечественных «джентри» и «буржуазии», которая была запущена в 1549 году, после пожара Москвы и последующего восстания москвичей. В результате этого восстания олигархия временщиков была свергнута, а власть перешла в руки правительства лидерами которого были представитель дворян Алексей Адашев и выходец из городского среднего класса священник Сильвестр. Их эффективную связь с молодым царем осуществлял митрополит Макарий.

Деятельность этого правительства и вошла в историю как блестящий период «Избранной рады» (при всей спорности этого изобретенного Курбским термина) — поток быстрых впечатляющих реформ, выковавший современную Россию.

Судебные и административные преобразования, начало совещаний, которые с легкой руки К. С. Аксакова получили в современной историографии имя «земских соборов».

По сути, соборы были соединением государевой думы, церковного Освященного собора и приглашенных представителей «детей боярских», а затем и купечества. Нельзя согласиться со скептической формулой В. Ключевского, назвавшего земские соборы «совещанием правительства со своими собственными агентами», выросшим из административной необходимости, а не из политических потребностей. Большинство соборов были как раз продуктами политической борьбы, как тот же «собор примирения», собранный после большого городского восстания.

Представителями своей братии, а не агентами правительства, чувствовали себя участники ранних московских соборов, а потому и говорили уверенно и не по шаблону, чувствуя поддержку того сообщества, выражать мысль которого были призваны. «Уже самые первые московские соборы представляли собой государственные совещания. Они приобщали к вопросам внешней и внутренней политики сотни людей — вплоть до рядовых помещиков и купцов. Тем самым резко расширялась сфера публичной политики», — отмечает историк М. М. Кром.

«Судебник» Ивана IV впечатляет своей логикой — логикой обеспечения равных прав и всесословной защиты прав личности, распространявшейся на крестьянина. Взять под стражу крестьянина ни по суду, ни до суда наместники не могли иначе, как испросив на то согласия у общинных выборных начальников, старост и целовальников. По сути, это был русский вариант Habeas Corpus[4]. Более того, законодатель предоставлял крестьянским общинам право самоуправления, раскладки податей и надзора за порядком на своей территории.

Мятежная «революция» снизу перетекла в реформу сверху. В этом была её первоначальная сила, пока намерения преобразователей совпадали с намерениями царя, но и последующая слабость — когда программа царя изменилась, у правительства реформаторов не оказалось низовой поддержки, да вряд ли они и мыслили всерьёз о ней.

Программа самого царя состояла в утверждении самовластия, централизованной военной монархии по османскому образцу, заданному в сочинениях Ивана Пересветова. Некоторые исследователи не без оснований полагают, что это — публицистический псевдоним царя и уж точно это произведение кого-то из его окружения. Стремясь создать монархическую систему, послушную лишь единоличной воле, Иван IV закономерно вступал в противоречие и с боярским сословием с его круговой порукой, и с Церковью, с её административной и нравственной автономией, и с горожанами, не вполне лишенными чувства привилегий и собственных прав.

Отсюда и попытка создания государства-в-государстве — Опричнины с разделением страны на две зоны и созданием лично преданного властителю «черного корпуса». Иван IV затребовал у боярства, Церкви и народа не только чрезвычайных диктаторских полномочий, выбивавшихся за рамки традиционных ограничений царской власти, но и осуществил фактический развод Государя и государства. Если до того момента об интересах России говорилось как о «деле Государевом и земском», то царь Иван попытался государево от земского отделить.

В итоге Земщина оказалась государством как таковым, традиционным Российским государством предшествующих веков, в то время как Опричнина стала родом личной царской вотчины с чрезвычайным негосударственным порядком.

И именно этот развод доказал силу уже сложившегося Российского государства: даже в таком чудовищном разладе оно функционировало надежно и справлялось со своими функциями, выдерживая не только внешние удары, но и приступы гнева и безумия самого царя, выражавшиеся в опалах, казнях и массовом терроре, как расправа над Новгородом.

Исторический опыт Опричнины показал, что это был очень неудачный политический инструмент — царь залил страну кровью, не только не истребив измену, но и заложив предпосылки десятилетней гражданской войны Смутного Времени. Ослабление автономных социальных структур и слоёв сделало державу скорее слабее, что сказалось в последовавших событиях смуты. Особенно пагубно сказались опричные жестокости и разорения на состоянии поместной конницы, которая была почти разорена. Ослабление русского дворянства выразилось и в неудачах последних Ливонских войн и в последовавшей смуте.

Однако при оценке Опричнины нужно отказаться от одного ложного убеждения — а именно мнения о гражданской недоразвитости России XV–XVI веков, безгласности и безропотности её сословий, покорности, делавшей излишними и параноидальными жестокие меры царя. Напротив, русское общество иоанновой поры было весьма активным, своевольным и упорным. Ивану понадобилось разделить государство, чтобы хотя бы часть этого государства подчинилась царскому деспотизму беспрекословно.

Даже такое учреждение как земские соборы продолжало не только действовать, но и перечить царю, как, к примеру, собор 1575 года, отказавшийся утвердить отмену льгот для Церкви. Ивану пришлось пойти на трюк с назначением «царя» Симеона Бекбулатовича, чтобы продавить это решение. Если мы обратимся к публицистике Ивана Грозного, то обнаружим у него выраженную неприязнь к парламентскому правлению, за допущение которого он так раздражается на своего