Читать книгу - "Юность в кандалах - Дмитрий Великорусов"

Привезли на Петровку. Внутри опять поместили в боксы, подвергли не менее тщательному шмону[79], чем когда заехал с воли, и поместили в разные камеры.

Моим сокамерником оказался мужчина лет тридцати пяти, сидевший за разбойное нападение на инкассаторов. Его «делюга»[80] по экшену была достойна эпизода из фильма-боевика. Выставив[81] инкассаторов, они подверглись погоне со стороны сотрудников милиции, которые на ходу прострелили им колёса. Преступники улетели на автомобиле в кювет, где и были задержаны.

Ещё в тюрьме я узнал, что на ИВС любят подсаживать зеков-сук в камеры. Суки втираются к малолеткам и другим первоходам в доверие и разводят на подробности об уголовном деле, которые потом сдают мусорам. К моему подельнику Сане подсаживали такого ещё перед тем как мы заехали на тюрьму. Тот весь был в наколках, с отрицаловскими звёздами[82] под ключицами, и очень живо интересовался нашим делом, а так же чем мы занимались на свободе. Но Санёк сразу почуял подвох и ничего лишнего ему не сболтнул.

Мой нынешний сосед к таким подсадным уткам не относился, спросил лишь что за статья, и больше про моё дело не интересовался. А вот сам болтал без умолку, давая советы, что на свободе нужно заниматься торговлей и перевозкой леса, ведь на этом «реально поднять большие бабки». Позже выяснилось, что его, как и меня, вывезли на «раскрутку»[83]. По закону из тюрьмы в ИВС на следственные действия могут вывезти на срок до десяти суток. Некоторые зеки, которым итак светит большой срок, пользуются этим, чтобы выжать по максимуму с легавых разных «плюшек». К каждому зеку опера ищут различные подходы. Кого-то, особенно тех, кому нечего терять, задабривают всяческим запретом и едой из ресторана, чтобы они признались в новых эпизодах. Такой подход часто применялся к тем, кому уже итак светит пожизненное заключение. Другим предлагали лишь небольшие выгоды: если позволяет следователь, то в ИВС можно сделать неограниченное количество передач со свободы, да и отличие тюремной баланды от баланды на Петрах кардинальное. А некоторых везут на пытки. Мой сосед был из первой категории, и меня к нему подсадили видимо для того, чтобы я видел выгоду от сотрудничества со следствием.

На следующий день меня вызвали в следственный корпус. Завели в кабинет, в котором я увидел тех самых оперов из УБОПа, приезжавших на пятый централ. В этот раз с ними был третий здоровый опер. Я сразу понял, что попал конкретно.

Меня посадили за стол и начали задавать те же вопросы, что и на централе, только уже в более агрессивной манере. Поняв, что на сотрудничество я не пойду, меня скрутили и поставили на растяжку к стене. Один из оперов раздвинул мне ноги до максимума, два других растянули руки и стали держать, чтобы я не вырвался. Самый здоровый опер начал наносить удары в область почек и корпуса.

Не знаю, сколько длилось избиение. Во время пыток счёт времени теряется. Время от времени они останавливались, продолжая держать меня на растяжке, и задавали вопросы об убийстве каких-то двух армян. Получив отказ, либо продолжали отбивать почки, либо держали на растяжке. Через несколько часов (был ли это час, два или три, сказать не могу, так как время тянулось неопределённо) они сняли меня с растяжки. Со словами, что беседу продолжим завтра, позвали мусоров, которые подняли меня с пола и понесли обратно в хату. Руки и ноги отсохли и отказывались пошевелиться, почки и тело разрывались от боли. Занеся меня в камеру, бросили на пол и, развернувшись, вышли. Сосед больше не веселился и переменился в лице, увидев меня избитого. Он помог мне добраться до шконки и прилечь. Шевелиться сам я был не в состоянии, тело кололо миллионами иголок, руки с ногами только начали приходить в себя.

Вечером я смог кое-как подняться со шконки и добраться до дубка поужинать. Сокамерник рассказал, что я ещё легко отделался, взрослых на Петрах пытали, подвешивая за ноги и избивая битами, либо загоняя иголки под ногти.

После ужина меня заказали со всеми вещами и перевели в другую камеру. Там сидел лысоватый полный мужичок, который сходу назойливо начал расспрашивать меня, за что я сижу и чем занимался на свободе. Отреагировал я агрессивно, сказав, что если он от меня не отвалит, то воткну ему ложку[84] в шею. Судя по вопросам, скорее всего он был сукой.

На следующий день меня снова вызвали к операм и экзекуция продолжилась. После избиения также бросили на пол в камере, где ссученный сосед молча наблюдал за мной со шконки, даже не пытаясь помочь.

На третий день сценарий повторился.

На четвёртый день меня перевели в одиночную камеру. Сигарет не было, и я не курил с той поры, как перевели в хату к суке. Помимо ежедневных пыток и одиночества, меня лишили и сигарет. Терпеть пытки уже не было сил, но я понимал, что если возьму на себя чужие дела, то поеду топтать лагеря на все десять лет[85], вместо средних шести, что мне светило. Осознание этого и тяга к свободе придавали усилия держаться. Иногда, когда не оставалось сил, я делал вид, что собираюсь что-то рассказать, и начал придумывать вымышленные эпизоды, якобы дал кому-то в электричке пинка. Но ничего более добиться от меня не могли. Опера злились и били ещё сильнее, не забывая предварительно записать эту «липу» в блокнот. Но так я хотя бы получал небольшую передышку.

На седьмой день меня снова повели на очередной «разговор». Не выйти с камеры было невозможно, один раз я попытался, после чего меня скрутило несколько человек и ласточкой повели к операм. Зайдя в кабинет, как обычно, приготовился получить внезапный удар, после которого меня поставили бы на растяжку, но его не последовало. Я присел на стул напротив сотрудника УБОПа, и тот пододвинул в мою сторону пачку сигарет.

— Хочешь курить? — спросил он.

Я молчал.

— Тут родители твои приезжали, — продолжил опер. — Через следователя хотели передачку сделать. Сигареты, покушать. Мы разрешим, если признаешься в этих делах. Явку с повинной напишешь и срок меньше получишь. Я тебе обещаю.

Моего ответа не последовало. Опер переменился в лице.

— Ты же понимаешь, что мы тебя всё равно сломаем?! Мы устроим тебе «весёлую» жизнь на тюрьме и зоне.