Читать книгу - "Кайзер Вильгельм и его время. Последний германский император – символ поражения в Первой мировой войне - Майкл Бальфур"

одного примера: германских запасов нитратов, которые приходилось в основном импортировать, хватало не более чем на шесть месяцев. Если бы Генеральный штаб в мирное время спросили, что он думает о продолжительном сопротивлении в ситуации, подобной той, что возникла, генералы в ужасе подняли бы руки.

Как можно было выиграть войну? Как могла Германия избежать катастрофы? Очевидный ответ – компромиссный мир на условиях статус-кво. Но такой мир рассматривался бы союзниками как равносильный поражению, поскольку он был бы открытым признанием того, что их общих ресурсов оказалось недостаточно, чтобы разгромить центральные державы. Не было у союзников и намерения играть на руку противникам, завершив одну войну и дав Германии время подготовиться к другой. Вместе с тем представители германской элиты поставили свою репутацию на войну, которая, если бы не их отношение, могла никогда не произойти. Для них вернуться с пустыми руками и ослабленными потерями на полях сражений означало признание собственной политической и стратегической несостоятельности, а значит, учитывая состояние германских государств, сдачу своих привилегий. Для них единственная надежда примирить тех, у кого не было привилегий, с продолжающимся отстранением от политической власти – быстрый подъем жизненных стандартов, которое возможно только при наличии обширных аннексий. Еще два дополнительных фактора усилили эту фундаментальную трудность. Во-первых, министр финансов Гельферих отнес все военные расходы Германии к специальному бюджету, обеспечиваемому не налогами, а займами и векселями казначейства, имея в виду, что стоимость войны должна быть оплачена после ее окончания побежденными. Поэтому если Германия примет другой исход, кроме победы, первой мирной проблемой станет оплата счетов, которые к 1918 году превысили 7 биллионов фунтов. Если бы иерархия была способна к здравомыслию, одно только это должно было заставить ее глубоко задуматься.

Существовал еще один фактор, втянувший Германию в войну и продолжавший вводить ее в заблуждение в ходе сражений, – переоценка собственных сил. Вильгельм считал своим долгом излучать уверенность, и всякий, кто не делал того же самого, считался предателем. Многие лидеры интеллектуального мира использовали свои блистательные умы на то, что считали служением стране, а меньшинство (к примеру, Зольф и Трёльч), которое старалось показать свой патриотизм, не уходя от объективности, игнорировалось. Большинство людей, даже занимавших ответственные посты, понятия не имели о реальной ситуации. Публикуемые коммюнике дышали оптимизмом. Германской публике, кстати, так и не сообщили, что произошло в битве на Марне. Люди верили, что война принесет стране прорыв к мировой власти. Ее начало развязало честолюбивые языки и воображение, которые до этого держал в узде страх перед германскими соседями. Через неделю после того, как Вильгельм заявил рейхстагу, что «нас ведет не жажда завоеваний», он сказал своей страже, что не вложит в ножны меч, пока не сможет диктовать условия мира. Пусть Германия ведет самооборону, но в качестве компенсации за то, что ей пришлось этим заниматься, и для уверенности, что ей не придется заниматься этим снова, она имеет право на «гарантии». Что это за гарантии, должны решать военные и промышленники, две группы, которые редко недооценивают свои нужды. Точные военные цели Германии время от времени слегка менялись, однако в них постоянно присутствовала Бельгия, район Лонгви-Брие с ценными запасами руды, Польша и Балтийские государства. Вильгельм с готовностью принял эти цели. Даже такие люди, как Бетман, понимавшие их недостижимость, считали политически целесообразным признавать их на словах. А на заднем плане маячила грандиозная концепция Миттельевропы – Центральной, или Срединной, Европы. Ее популяризировал в 1915 году Науман, предвидевший, что империя Габсбургов в существующей форме обречена. Война, как бы она ни закончилась, в конце концов, освободит славян и балканские народы от австрийцев, немцев и мадьяр. Таким образом, имперская Германия увидит регион, имеющий для нее большую политическую и экономическую важность, фрагментированным и враждебным. Предложенное Науманом лекарство – организовать его в таможенный союз или свободную конфедерацию, управляемую из Берлина. В такой форме идея была в целом разумной, хотя и иллюзорной. Ее подхватили стратеги, увидевшие в ней единственный шанс создать достаточно большой регион, чтобы поддерживать войны, и верившие, что только этими войнами можно сломить англо-американскую монополию мирового господства. В долгосрочной перспективе попытка использовать предложение на благо Германии оказалась губительной, но в краткосрочной перспективе аргументы были слишком правдоподобными, а перспективы – слишком заманчивыми, чтобы им можно было сопротивляться. Поэтому кости померанских гренадеров оказались разбросанными в Македонии и Добрудже, а чехи, сербы, румыны, поляки и греки были приведены в руки союзников.

Если всеобщий компромиссный мир был исключен, следующей альтернативой было отделение одного из союзников от остальных предложением ему самых благоприятных условий мира, а затем сосредоточение всех ресурсов для достижения победы над другими. Эта политика подразумевала отказ, в любом случае временный, от германских целей в одном направлении, но активно исследовалась зимой 1914/15 года. Однако цель политики являлась довольно очевидной, и в сентябре 1914 года союзники предвосхитили ее, договорившись не заключать сепаратный мир. После этого германские лидеры решили, что для проведения этой политики сначала надо сделать одного из союзников сговорчивым, нанеся ему серьезное поражение. Оставался вопрос – кого выбрать. Война высвободила целый поток брани в адрес Англии, который наглядно иллюстрировался вошедшей в самый широкий обиход фразой «Боже, покарай Англию» и «Гимном ненависти» Лиссауэра. Эти нападки, отражавшиеся от другого берега Северного моря, показывали на понимание Англией, что она является главным препятствием для честолюбия Германии и ядром коалиции против нее. Поэтому Фалькенхайн и Тирпиц утверждали, что только победой на западе можно завершить войну. В противоположность им Гинденбург и Людендорф заявляли, что Россия – слабое звено коалиции и единственный враг, против которого австрийцы продемонстрируют хотя бы видимость энтузиазма. Они считали Западный фронт слишком ограниченным пространством, чтобы на нем могли эффективно маневрировать большие группы людей, сконцентрированные там, и утверждали, что «ограниченные наступления», предложенные Фалькенхайном, не приведут ни к чему, кроме потерь. Тем не менее он мог опереться на уроки истории, указав на трудности достижения цели на обширных пространствах России. Каждая альтернатива сопровождалась трудностями, но воистину непреодолимой трудностью оказался выбор между ними.

В начале 1915 года столкновение между «восточниками» и «западниками» привело к открытому противостоянию. Фон Гетцендорф, планируя австрийское наступление в Галиции, потребовал немецкие дивизии. Фалькенхайм отказал, мотивируя решение тем, что они понадобятся на западе. Людендорф с уверенностью, возможной только для немецкого генерала, до сих пор одерживавшего победы, все равно направил их. Вильгельм, призванный стать посредником, подчинился желаниям «восточников» во всем, кроме увольнения Фалькензайна, который оставался на посту еще восемнадцать месяцев, но был лишен всего комплекса средств для проведения своей политики. На протяжении всей кампании 1915