Читать книгу - "Утопия на марше. История Коминтерна в лицах - Александр Юрьевич Ватлин"

сможет ее допустить и попытается раздавить ее силой оружия. Мы со своей стороны должны бросить в борьбу все наши силы, так как исход борьбы решит все. Или мы выиграем, и победа мировой революции обеспечена, или мы проиграем, и тогда проиграем и первое пролетарское государство в мире, и нашу власть в России»[997].

С этим были согласны все участники заседания Политбюро, хотя они и не поддержали предложение Троцкого о назначении календарного срока вооруженного выступления. «ЦК считает, что германский пролетариат стоит непосредственно перед решительными боями за власть», и этот факт был назван главной тенденцией текущей ситуации в стране. В резолюции была обозначена военная и экономическая помощь германским рабочим, предусмотрена соответствующая пропагандистская кампания в советской прессе. Для большей оперативности была создана особая комиссия по международным вопросам, решения которой не требовали дополнительного одобрения Политбюро.

Эфраим Маркович Склянский

[Из открытых источников]

Вошедший в нее Троцкий поставил во главу угла не всемерное ускорение германской революции, на чем настаивал Зиновьев, а государственные интересы нэповской России, не готовой к новому военному столкновению с западными державами. Об этом свидетельствовало его письмо заместителю Э. М. Склянскому по горячим следам обсуждения германского вопроса. В нем он подчеркивал, что «все усилия нашей дипломатии должны быть и будут направлены на то, чтобы немецкая революция не осложнилась международными военными конфликтами». Следует отдавать себе отчет в том, что антантовская интервенция в Германии станет «только вступлением к удару против Советского Союза», который следует оттягивать на возможно поздний срок[998]. В переводе на понятный массам язык это означало, что, задушив германскую революцию, Антанта не остановится на ее восточных границах. Не прошло и пяти лет после окончания Первой мировой войны, а перед народами Европы вновь возникал все тот же призрак.

Чтобы как минимум обезопасить Советскую Россию от удара с запада, Троцкий внес предложение о том, чтобы сделать польскому правительству «открытое демонстративное предложение» о заключении договора, подразумевавшего невмешательство в германские дела в случае начала в этой стране революции. Чтобы усилить давление на Польшу, он подготовил проект приказа по Красной армии, который требовал от нее быть готовой к конфликту с соседней страной.

Протокол № 1 совместного заседания пленумов ЦК и ЦКК РКП(б), в ходе которого разбирался вопрос о внутрипартийном положении в связи с письмами Л. Д. Троцкого

25–27 октября 1923

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 104. Л. 1]

Большинство членов Политбюро охладило пыл наркомвоенмора, выступив против публикации приказа в советской прессе. Прошло еще всего несколько недель, и усилиями Сталина эта довольно ординарная инициатива была возведена в ранг легкомысленной авантюры, характерной для «политики волевых импульсов» Троцкого: «Мы не можем в данный момент делать такие предложения, которые могут выставить нас как застрельщиков разрыва и инициаторов войны с Польшей, привести нас к разрыву или полуразрыву еще до наступления германской революции»[999].

Очевидная и довольно безыскусная дискредитация Троцкого свидетельствовала о том, что восемь членов Политбюро, подписавшихся под ответом на его заявление от 19 октября 1923 года, далеко не были уверены в своем превосходстве. В их памяти еще свежа была горячая речь Троцкого на заседании пленума ЦК 25 сентября о том, что нынешний состав ЦК КПГ «проникнут фатализмом, ротозейством», а его бездеятельность обрекает на гибель назревающую германскую революцию[1000]. Критикуя (отчасти заслуженно) пассивность немецких коммунистов, Троцкий думал о своей собственной судьбе — об этих словах можно было бы напомнить в случае их политического провала, заработав серьезный капитал. В том же духе ленинского активизма образца 1917 года (не так страшно забежать вперед, как плестись в хвосте событий) было выдержано и его требование о назначении точной даты начала германской революции[1001].

Ценой немалых усилий[1002] Троцкому удалось провести свою точку зрения — постановление Политбюро ЦК РКП(б) от 4 октября предписывало немецким коммунистам завершить подготовку вооруженного восстания к 9 ноября, пятой годовщине свержения монархии Гогенцоллернов. Последним, кто сдался в этом вопросе, был Карл Радек. Согласившись с «назначением терминов революции», он отметил важность правильного выбора оптимального момента, «когда совпадает стихийное движение пролетариата с организованным выступлением боевых сил партии»[1003].

Однако даже новый приступ мировой революции не примирил наследников еще живого Ленина. Сторонники Троцкого подписали так называемое письмо 46-ти, которое стало предметом острого обсуждения на октябрьском пленуме ЦК РКП(б). Масла в огонь разгоравшегося конфликта добавил Карл Радек, написавший перед отъездом в Дрезден заявление в поддержку Троцкого, выглядевшее как ультиматум Коминтерна, обращенный к партии большевиков[1004]. После его появления Клара Цеткин обратилась с письмом к Зиновьеву, потребовав изложить суть имеющихся разногласий. Зиновьев в очередной раз решил перестраховаться, обратившись за поддержкой к… самому Троцкому: «Она указывает на то, что эти разногласия кровным образом затрагивают и немецкую партию… Пока что я ответил ей только по телефону, что бывшие расхождения на пленуме ЦК ликвидированы. Но она настаивает на личном разговоре по этому поводу»[1005].

Троцкий, проиграв на пленуме первый раунд внутрипартийной схватки, взял паузу. Сохранился его обмен записками с Зиновьевым, датированными 29 октября 1923 года. Послание Троцкого написано на бланке наркома по военным делам, причем шапка зачеркнута — он был снят с этого поста незадолго до этого. Глава складывающейся оппозиции отреагировал на «недоуменный» вопрос Председателя ИККИ, откуда ему известно, что партии Коминтерна проинформированы о конфликте в большевистском руководстве. Троцкий написал: «О разногласиях немцы и французы говорят давно (т. Брандлер, со ссылкой на Вас, говорил мне о внутренних разногласиях как о причине, побудившей меня поставить вопрос о поездке в Германию). Против ответа т. Кларе Цеткин в предложенном Вами духе не возражаю».

Ответ обличал трусоватое интриганство Зиновьева, который продолжал побаиваться Льва, против которого вел вместе со Сталиным тайную охоту: «Прилагаю проект письма к КЦ [Кларе Цеткин]. Прошу вернуть с Вашей подписью. Заявление Брандлера основано на какой-либо ошибке. Я ни слова не говорил Брандлеру о внутренних разногласиях. С Кларой Цеткин у меня (и Радека) были только разговоры — но только в духе того, что я пишу ей сейчас. О французах нечего и говорить. Никогда, никому из них я ни звука не говорил о разногласиях»[1006].

Германский Октябрь не состоялся в предписанные ему решением Политбюро сроки: ни 7, ни 9 ноября 1923 года. Все было решено уже во второй половине октября, когда Председатель КПГ Брандлер, трезво оценив ситуацию, дал сигнал к отбою. Вопрос «что делать»