Читать книгу - "Сообщество как городская практика - Талья Блокланд"

о том, чем он хочет заниматься вместо того, чтобы остаться в школе, он ответил, что хочет выучиться на плотника. А в ответ на вопрос «почему?» он сказал, что проходил практику по этой профессии. Отвечая на вопрос, как он попал на эту практику, Крис сообщил, что пошел в компанию, где уже проходил практику его старший брат. Почти все девочки в его классе проходили практику в детских садах, причем многие из них – в том детском саду, куда сами ходили в дошкольном возрасте. Возможно, им понравилось то, что они делали, но в смысле возможностей карьерного будущего данные способы функционирования социального капитала определенно не расширяли их взгляд на мир.

Если замкнутые сети неспособны обеспечивать новые ресурсы (данный постулат хорошо известен из работ по «сильным» и «слабым» связям), открытые, меняющиеся и текучие сети дают гораздо больше возможностей для новых ресурсов. Однако слабые связи не обязательно оказываются текучими, податливыми, изменчивыми и динамичными. Согласно определению Грановеттера, они являются латентными, характеризуются низкой частотой коммуникации, однако могут быть активированы. В рамках подхода Патнэма слабые связи не имеют фундаментального отличия от сильных – они лишь немного слабее. Для целей нашего исследования значимость связей для доступа к ресурсам не является центральным моментом. Применительно к сообществу вопрос о слабых или сильных связях не имеет значения. Слабые и сильные связи, а также социальный капитал выступают лишь незначительными аспектами всего рассматриваемого нами сюжета. В действительности для социальной ткани города вообще неважно, являются ли связи слабыми или сильными.

Все различие между сильными и слабыми связями основано на европоцентричных допущениях относительно того, каким образом происходят социальные отношения и какие формы они принимают. Пол Столлер и Джасмин Т. Макконата (Stoller and McConatha 2001: 652–653) исследовали способы практического воплощения сообщества западноафриканскими торговцами в Нью-Йорке. На жизни индивидов, которым посвящена их работа, оказывала воздействие макродинамика глобализации, иммиграции, неформальной экономики и государственного регулирования; они разыгрывали транслокальность и «изобретали сообщество» «африканских братьев» во все более фрагментированном транснациональном пространстве. Взаимодействия между ними невозможно зафиксировать как сильные либо слабые связи – их природа оказывалась куда более текучей. Действительно, как указывал Симон применительно к сенегальскому Дакару (Simone 2014), каждый там всегда претендует на то, чтобы быть «твоим братом». В крупных городах Нигерии ассоциации помощи мигрантам в адаптации к городской среде или аналогичные объединения в поддержку их родных городов охватывают людей посредством преувеличиваемой этнической или языковой идентичности, за счет расширения или нового изобретения родственных связей (Adetula 2005: 207–208). Связи, обслуживающие неформальную экономику в Тиарое-сюр-Мер в Дакаре, представляют собой нестабильные группировки и перегруппировки социальных отношений, которые едва ли можно назвать слабыми или сильными (Abdoul 2005: 242). Ребекка Арбтер (Arbter 2016), анализируя повседневные практики мигрантов из стран Африки в Берлине, напрямую оспаривает идею слабых и сильных связей. Она демонстрирует, что притязания на «братство» и соответствующие ожидания выходят далеко за рамки персональных сетей и обычно проявляются в публичном пространстве, в поездах метро, на улицах, площадях и в магазинах. В данном случае связи, являвшиеся полезными для доступа к информации, можно назвать, используя терминологию Грановеттера (Granovetter 1973: 1361 / Грановеттер 2009), лишь «отсутствующими» – этот тип связей, которым Грановеттер придавал в своем исследовании мало значения, уделив им не более чем подстрочное примечание, включает такие отношения, как «кивание головой в знак приветствия» между людьми, живущими на одной улице, или «связь» с продавцом, у которого вы привычно покупаете утреннюю газету. Вы можете знать этого продавца, а он может узнавать вас, но то обстоятельство, что вы и он можете даже знать имена друг друга, не переводит эти отношения из категории «отсутствующих» в какую-то иную, если взаимодействие между вами ничтожно. Но если подобные связи априори именуются отсутствующими, они преждевременно удаляются из поля зрения исследователя, а следовательно, он может не обратить внимание на важные разновидности социальных отношений, посредством которых люди реализуют сообщество в своей практике. Очень разноплановые типы социальных фигураций, которые невозможно зафиксировать, анализируя лишь персональные сети, также имеют значение. К этому моменту мы еще вернемся.

Что касается городского измерения связей, то люди по-прежнему живут в «географически определяемом пространстве, и такие ресурсы, как школы и способы проведения досуга, тоже должны территориально распределяться с привязкой к местам проживания» (Taub et al. 1977: 433). Однако ни слабые, ни сильные, ни отсутствующие связи не относятся к соседству, даже во многих бедных кварталах.

Уже в выполненном Джеффри С. Словаком (Slovak 1986: 583) эмпирическом исследовании привязанности к району в Ньюарке 1970-х годов было показано, что в данном случае имелось незначительное соотношение между отсутствием доступа к ресурсам и, как следствие, потребностью людей обращаться к своим соседям, с одной стороны, и опытом привязанности к району – с другой: использование районной инфраструктуры и неформальных соседских связей является основой для привязанности у тех, кто этого желает – но это не всякий человек. Некоторые исследователи, например Яновиц (Janowitz 1978), утверждали, что в моделях повседневных взаимодействий в рамках локальной территории не обязательно задействуются те или иные виды солидарности. Тем самым они оспаривали гипотезу, что символические идентификации являются неким непременным условием. Эти исследователи не ушли от понимания локального в качестве «сообщества», но заново очертили контуры самой идеи сообщества. Понятие «сообщества с ограниченной ответственностью» использовалось ими для того, чтобы сделать акцент на сообществах по месту проживания в социумах с «индустриальным порядком, основанным на рациональных соображениях личного интереса» (ibid.: 267), на сообществах, в которых жителей объединяют практические интересы. Ожидаемо, что индивид выключится из такого сообщества, если оно не реализует его или ее потребности. Считается, что индивиды действуют рационально и просчитывают свои цели (Guest and Oropesa 1986: 553). Иными словами, в сообществах с ограниченной ответственностью «предписываемые связи и ориентации локального сообщества по-прежнему существуют, однако приверженность им является частичной и варьируется в зависимости от потребностей индивида и способности локального сообщества удовлетворить эти требования» (Hunter 1982: 178–179). Когда потребности не обслуживаются, участие ослабевает. Это созвучно более общим соображениям об инструментальной рационализации как характерной черте модернизационного процесса: уже в 1930-х годах Карл Манхейм описывал, каким образом индивидуализация, предположительно, меняет приверженности отдельного человека:

Индивид ограничен своей индивидуальной мотивацией, например жаждой наживы, и видит лишь многих, подобных ему, индивидуально выступающих друг против друга отдельных людей, связь между действиями которых уже неразличима. В либеральном обществе экономическая и социальная интеграция происходит как бы за спиной участников (Mannheim 1980: 210–211 / Манхейм 1994: 379).

Другие исследователи, такие как Альберт Хантер и Джеральд Саттлз, изначально стремились оспорить идею утраченного сообщества, демонстрируя, что сообщество имеет структуру «матрешки» (nested): оно включает разные уровни, от взаимодействий лицом к лицу между соседями по кварталу до таких форм, как «обороняемый район», «сообщество с ограниченной ответственностью» и «расширенное сообщество ответственности» (см. Slovak 1986: 575). Подобные точки зрения дополняли понимание сообщества как персональной сети, однако ограничивали его инструментальной рациональностью и обменом, по-прежнему пытаясь отыскать сообщество в чем-то локальном.

Работа Виктора Адетулы об этнических ассоциациях, идентичности и сообществе в Джосе (Центральная Нигерия) демонстрирует, что сначала происходит символическая идентификация, за которой следует обмен, а солидарность и взаимная идентификация противопоставляются инструментальным, рациональным действиям (Adetula 2005). Одним словом, [понятия] персональных сетей в качестве аналитического инструмента недостаточно для теоретического осмысления сообщества. Эти сети включают сильные и слабые связи, различение которых само по себе проблематично, но при этом в них отсутствуют какие-то иные социальные фигурации. Персональные сети фактически не обращаются к роли пространства и пространственности сообщества. Для понимания того, каким образом мы воображаем сообщества, следует задаться вопросом о том, какой тип отношений способен осуществлять передачу символов, с которыми мы можем отождествлять себя и которые помогают нам найти свое место в социуме. Здесь также могут иметь значение измеримые социальные отношения, причем не только в рамках сетевого анализа. Какие реляционные фигурации делают возможным перформанс общих городских практик и символов сообщества? Первым шагом для ответа на этот