Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский"

Редакция предпочла не ввязываться в конфликт. Никаких «мер» не было принято, и это побудило М. К. временно прекратить свое сотрудничество в «Северной Азии», – об этом он сообщил Здобнову 2 февраля 1927 г. Ситуация была для него, видимо, столь болезненной, что и в этом письме он вновь уделяет Петри несколько страниц:

Кстати, мне бы хотелось знать, показывали ли Вы Виленкину[62] мою немецкую статью и прочитали ли ему мои объяснения (из письма). Теперь хочется добавить еще одну деталь. Судя по Вашему письму, Петри в доказательство того, что я замалчиваю «сторонников его партии», назвал имя Миротворцева, чью статью я действительно опустил. Но – 1) Миротворцев ни в каком случае не может быть причислен к сторонникам Петри. 2) С Миротворцевым меня связывают самые лучшие отношения; мы с ним вместе работаем в Издательском бюро Унив<ерситета>, в Совете ВСОРГО – и нигде никогда не расходились; 3) О том же Миротворцеве я упоминаю в другом месте, в связи с его работой об «ясашных»[63], называя ее «ценной». М<ежду> прочим, это единственная оценка, которая сделана в моей статье. Так ли поступают по отношению к людям, которых хотят замалчивать?

Я бы хотел, чтоб Вы обратили на это внимание Вилен<c>к<ого>-Сиб<ирякова>.

Поскольку речь идет, вообще, о Петри, разрешите уж заодно добавить, что, вообще, ни о какой «партии» не может быть речи ни с той, ни с другой стороны.

Петри очень выгодно каждое мое выступление против него в научном или общественном деле объяснять личными счетами. У меня с ним нет и не может быть никаких личных счетов. Дело началось с того, что я выступил против него, когда он желал занять кафедру краеведения. В ответ я получил от него оскорбительное письмо, полное грязных намеков и заключающее, м<ежду> пр<очим>, такую фразу по адресу своего соперника на кафедру: «Мне неизвестен Н. Н. Козьмин как научный работник, но известен как видный деятель эпохи Колчака». Письмо предназначалось не для одного меня.

Я вынужден был передать это письмо в деканат с просьбой высказаться по существу возводимых на меня обвинений. Деканат резко осудил письмо Петри, предложив ему взять его обратно. Копия с этого письма и копия постановления деканата имеется у Турунова.

Затем в течение последнего времени я вел усиленную борьбу с Ходукиным как директором Музея, совершенно лишившим его прежнего научного значения и разогнавшего лучших работников. Естественно, что и Петри, и Ходукину было выгодно истолковывать все это «личными» моментами.

Вообще, в городе, я думаю, нет ни одного человека среди университетской публики, который бы не считал эту пару парой прохвостов и негодяев, но большинство обладает завидной способностью сохранить дружеские отношения с теми, кого считает мерзавцами. Я этого не умею, оттого, б<ыть> м<ожет>, у меня и много врагов.

Но довольно об этом. Факт – тот, что редакция «С<еверной> А<зии>» в лице ее ответственного редактора не только не нашла возможным достаточно заступиться за своего сотрудника, приславшего статью по заказу редакции, но даже сделала попытку слишком отвернуться от него. Если бы не было Вашего дружеского участия, мог бы возгореться общественный скандал.

Простите, что так длинно и нудно я распространился на эту тему, но слишком уж все это у меня наболело; слишком уж измучила меня эта травля, систематически ведущаяся до сих пор в Иркутске, затем переброшенная было в Новосибирск и теперь перекидывающаяся в Москву.

Довольно об этом.

Этот неординарный конфликт сохраняет свою остроту вплоть до отъезда М. К. из Иркутска. В конце 1929 г., описывая Ю. М. Соколову ситуацию, сложившуюся вокруг книги «Сказки из разных мест Сибири» (1928), М. К. сообщает: «Небезызвестный профессор Петри в заседании Совета Географического Общества (в мое отсутствие, правда) по вопросу об объединении секций этнологии и антропологии заявил, что не считает это желательным и нужным, т<ак> к<ак> не может же он работать с какими-то сказочниками!»[64]

Не имея возможности предоставить слово другой стороне, мы привели известные нам документы, отражающие позицию М. К. Не исключено, что новые архивные находки помогут со временем скорректировать существо этого конфликта. Память о трагической судьбе и Петри, и Ходукина побуждает нас с осторожностью относится к обвинениям по их адресу.

Тем не менее мы сочли возможным изложить историю этой вражды. И не только потому, что она является немаловажным эпизодом биографии М. К., причинившим ему в свое время немало тревог и, видимо, еще более подорвавшим его душевное здоровье[65]. Мы крайне далеки от того, чтобы безоглядно разделять позицию М. К. Эта история важна для нас по другой причине. Личность человека раскрывается, как известно, в критических ситуациях. В обоих описанных выше конфликтах ярко проявились характерные качества М. К., свойственные ему как человеку и как ученому; принципиальность и последовательность в том, что касается научной этики; непримиримое отношение к попыткам низвести принципиальные разногласия на уровень политического доноса или сведения личных счетов. И в то же время – обостренное чувство справедливости, готовность признать собственную неправоту, нетерпимость ко лжи и подлости, интеллигентность и благородство. И наконец – умение защищаться и «держать удар», способность к противостоянию, готовность и воля отстаивать свое доброе имя. Точно так же он проявит себя через много лет в тяжелейшем конфликте с могущественным и беспощадным противником – государственной машиной.

Глава XVII. Иркутск 1926–1928

Задержавшись на обратном пути в Москве, где 10–12 января состоялась Шестая сессия Центрального бюро краеведения[1], и проведя затем три дня в Новониколаевске (который через несколько недель официально станет Новосибирском), Азадовские возвращались в Иркутск. Начало нового года оказалось тревожным: заболел Г. С. Виноградов, из‑за чего застопорилось печатание сдвоенного (3–4) выпуска «Сибирской живой старины». А в конце января слегла Надежда Павловна. 30 июля 1926 г. М. К. сообщал А. И. Белецкому:

Поездка в Питер страшно расшатала здоровье моей жены. Питерский климат принес ей определенно туберкулез, и вот почти уже восемь месяцев она все еще болеет. Можете представить себе мое самочувствие при этих обстоятельствах…[2]

Сообщая о состоянии жены, М. К. не умалчивает в письме к Белецкому и о собственном недуге («заметно ухудшается слух»[3]). О болезни уха, «которая до сих пор не ликвидирована», он писал еще 6 мая Н. В. Здобнову, а 21 мая (ему