Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

мирного договора Наполеон в качестве репараций потребовал в том числе обувную кожу.

20 ноября Наполеона «удивила и порадовала» сдача Брюнна (совр. Брно) с большими запасами вооружений и припасов. Там он устроил очередную базу{1437}. На следующий день Наполеон остановился в 16 километрах восточнее Брюнна, у Сантона – «небольшого холма сбоку от дороги», неподалеку от деревни Аустерлиц (совр. Славков), и приказал одно подножие, со стороны неприятеля, превратить в более крутой эскарп{1438}. Затем он объехал местность, отметил два больших озера и открытую равнину и, «остановившись несколько раз на самых высоких точках» (уделив главное внимание Праценским высотам), приказал офицерам штаба: «Господа! Тщательно осмотрите это место – оно будет нашим полем; на нем вы сыграете свою роль»{1439}. По воспоминанию же Тибо, Наполеон произнес: «Хорошенько изучите эти высоты; вы будете драться здесь менее чем через два месяца»{1440}. Осмотрев попутно деревни Гирциковиц, Пунтовиц, Кобельниц, Сокольниц, Тельниц и Мениц, Наполеон заявил свите: «Если бы я хотел преградить неприятелю путь, то встал бы именно здесь; но это было бы заурядное сражение. Если, с другой стороны, я выдвину свой правый фланг, отведу его к Брюнну, то, будь их хоть триста тысяч, они попадутся с поличным (in flagrante delicto) и безнадежно проиграют»{1441}. Таким образом, Наполеон с самого начала планировал полное уничтожение противника.

Русские и австрийцы решили попытаться зажать Наполеона между двумя армиями. Согласно плану, главные силы армии (86 000 человек) с двумя императорами должны были наступать от Ольмюца на запад, а эрцгерцог Фердинанд – ударить по французам с юга, со стороны Праги, в незащищенный тыл. Наполеон оставался в Брюнне до 28 ноября, пока солдаты не отдохнули. По воспоминанию Сегюра, «с каждым днем росла опасность удаленного и обособленного положения», и Наполеон решил этим воспользоваться{1442}. 27 ноября в Брюнне, на встрече с австрийскими уполномоченными графом Иоганном-Филиппом фон Штадионом и генералом Игнацем Дьюлаи, он изобразил обеспокоенность своим выбором позиции и в целом слабостью и приказал войскам отступать на виду у австрийцев, надеясь таким способом вдохнуть в противника самоуверенность. Генерал Тибо описывал этот прием так:

Русские сочли, что французы не осмелятся на битву. Французы оставили все участки, откуда угрожали, ночью вышли из Вишау, Раусница и Аустерлица; отступили, не останавливаясь, на восемь миль и вместо того, чтобы угрожать флангам русских, сосредоточились. Эти признаки нерешительности и страха, эта видимость отступления явились для них последним доказательством того, что мы дрогнули, и верным предзнаменованием своей победы{1443}.

На следующий день Наполеон суровее отнесся к графу Кристиану фон Гаугвицу, послу Фридриха-Вильгельма III: отверг всякую возможность «посредничества» и в полдень уехал в Позоржиц, на почтовую станцию Стара-Пошта.

Узнав от дезертира, что силы антифранцузской коалиции горят желанием наступать, а от разведчиков Савари – что они не собираются ждать русских подкреплений (14 000 человек), Наполеон сосредоточил свои силы. Мармон находился в Граце, Мортье – в Вене, Бернадот – в тылу, следя за Богемией, Даву шел к Пресбургу (совр. Братислава) и наблюдал за спокойной пока Венгрией, а Ланн, Мюрат и Сульт рассредоточились впереди на линии Брюнн – Вишау – Аустерлиц. Для сражения Наполеону требовалось свести воедино все корпуса. 28 ноября на Ольмюцкой дороге, у Позоржица, он встретился с надменным адъютантом царя, 27-летним князем Петром Долгоруковым. «У меня был разговор с этим ветрогоном, – неделю спустя рассказывал Наполеон о встрече Фридриху-Вильгельму-Карлу, курфюрсту Вюртемберга, – и он говорил со мной как с боярином, которого сейчас сошлют в Сибирь»{1444}. Долгоруков потребовал, чтобы Наполеон вернул Италию сардинскому королю, а Бельгию и Голландию отдал прусскому или английскому государю. Наполеон ответил довольно сухо, но не отпускал его, пока не продемонстрировал свои фальшивые приготовления к отступлению{1445}.

Часовой из 17-го полка легкой пехоты слышал разговор с русским князем. «Поверишь ли, эти люди считают, что они нас проглотят!» – объяснил часовому Наполеон. Тот ответил: «Пускай попробуют! Быстро нами подавятся!»{1446} Это развеселило Наполеона. Подобное общение с солдатами – недолгое, но, несомненно, искреннее, – совершенно немыслимое для большинства полководцев противника, в немалой степени обеспечивало Наполеону влияние на армию. Той ночью, послав Бернадоту и Даву (последний во исполнение приказа преодолел 110 километров всего за 48 часов) распоряжения немедленно возвращаться, Наполеон спал в Стара-Поште в Позоржице.

Первоначальный план Наполеона был таким. Сульт, Ланн и Мюрат должны были вести сдерживающие бои, увлекая за собой 69 500 австрийских и русских пехотинцев при 247 орудиях и 16 565 кавалеристов, а Даву и Бернадот – явиться тогда, когда враг втянется в бой и его слабые места станут очевидными. Хотя Наполеон располагал всего 50 000 человек пехоты и 15 000 кавалерии, у него было 282 орудия. К тому же он сумел привести к Аустерлицу больше солдат, чем, по мнению союзников, у него вообще было (их подвела разведка). Чтобы окончательно убедить неприятеля в том, что французы готовятся отступить, Сульту приказали оставить, якобы в спешке, Праценские высоты. Это скорее холмы, чем горы, и здесь в складках местности массы войск могли укрыться довольно близко к плоской вершине. Местами склон обманчиво крут, и если идти под огнем к вершине, то, должно быть, он кажется еще круче.

29–30 ноября прошли в смотрах, разведке, возведении укреплений (их остатки видны и сейчас) на холме Сантон у северной оконечности поля боя и в ожидании Даву и Бернадота. «Последние четыре дня я жил в лагере с моими гренадерами, – писал Наполеон Талейрану в 16 часов 30 ноября, – и мог писать лишь на коленях, поэтому не мог ничего написать в Париж; в остальном же я в порядке»{1447}.

Союзники также понимали важность Праценских высот. Согласно диспозиции, составленной австрийским начальником штаба Францем фон Вейротером, генерал Фридрих фон Буксгевден должен был вести с Праценских высот три (из пяти) колонны на юг, против правого фланга французов. Затем колонны согласованно развернулись бы на север и с приближением основных сил атаковали французов по всей линии. Таким образом, на юге слишком много войск сосредоточилось бы на неровной местности, где их могли сковать значительно уступавшие в численности французы, а центр позиции оставался незащищенным для контратак Наполеона{1448}. Царь Александр одобрил план, в отличие от Кутузова, своего командующего. Действия французов, напротив, определял лишь один человек.

30 ноября гвардеец Тома-Робер Бюжо в письме сестре рассказывал, что на расстояние менее трех километров от неприятеля «явился сам император, ночевавший в своем экипаже в центре нашего лагеря… Он всегда обходил бивуак и разговаривал с солдатами или офицерами. Мы собрались вокруг него. Я слышал многое из сказанного им; он говорил очень просто, всегда о воинском долге». Наполеон пообещал им держаться подальше до тех пор, покуда все будет идти к победе, «но если, к несчастью, вы на секунду дрогнете, то увидите, как я примчусь к вам, чтобы восстановить порядок»{1449}.

1 декабря Наполеон узнал, что Бернадот уже в Брюнне, явится на следующий день и сможет участвовать в сражении. Отдав в 18 часов распоряжения генералам, Наполеон продиктовал некоторые соображения об открытии в Сен-Дени школы-интерната для дочерей кавалеров Почетного легиона{1450}. Позднее, в 20:30, он продиктовал план будущей битвы. Это последний из сохранившихся до опубликованного после сражения бюллетеня документ. Позднее, поужинав на свежем воздухе картофелем с жареным луком, он гулял с Бертье от костра к костру, разговаривая с солдатами. «Луны не было совершенно, и темнота ночи усиливалась толстым слоем тумана, который крайне затруднял нашу поездку, – вспоминал свидетель [Марбо]. – Егеря из эскорта императора сообразили зажечь факелы, сделанные из сосновых палок и соломы, что оказалось крайне полезным. Войска, видя приближение группы ярко освещенных кавалеристов, сразу узнавали императорский штаб. И в тот же миг как по волшебству мы увидели бесконечную линию огней наших бивуаков, освещенных тысячами факелов, которые держали солдаты»[138]{1451}. Луи-Франсуа Лежен из штаба Бертье (впоследствии один из лучших художников-баталистов наполеоновского времени) прибавил: «Лишь те, кто знает, как трудно на бивуаке раздобыть соломы, сможет оценить