Читать книгу - "Плачь, Маргарита - Елена Евгеньевна Съянова"

двадцать первом, а в живот. Все, что оставалось в кружке, естественно, выливается на меня, и в мокрых насквозь штанах я начинаю призывать к хладнокровию… В другом месте — еще смешней. Какой-то недоумок взял с собой сына, мальчишку лет пяти. Сначала он лазил за моей спиной, потом где-то застрял и разорался. Я замолкаю. В этот момент входят человек двадцать и принимают меня за чревовещателя.

Дамы смеялись. Мужчины тоже фыркали от смеха. Один Гесс мрачно смотрел в тарелку. Все произошедшее в Берлине казалось ему сплошным абсурдом, невзирая на оптимистическое настроение Адольфа.

Во-первых, снятый со своего поста фон Пфеффер был разумным человеком, желавшим блага Германии, а Рем — скандалистом, честолюбцем и человеком порочных наклонностей, уже ничего не способным принести движению, кроме головной боли. Совершать такую замену было нелепо.

Во-вторых, все эти унижения, о которых с усмешкой повествует фюрер, не казались ему поводом для веселья. На дворе не двадцать первый год! Рудольфу, видимо, никогда не забыть иронического, с оттенком брезгливости взгляда профессора Карла Хаусхофера, который тот бросил на него, пришедшего в университет с забинтованным лбом после глупейшей драки в «Бюргербройкеллере»[4]. С тех пор прошло уже десять лет…

От мрачных мыслей его немного отвлекала Берта, которая, взяв одного щенка, незаметно улеглась под столом в ногах у хозяина. Собака изредка недовольно и глухо ворчала, потому что шутник Пуци, сидевший рядом с Гессом, периодически опускал руку с долькой лимона и подносил к собачьему носу, и Берта, которая поначалу только отворачивалась, начала уже скалить зубы и громко выражать возмущение.

Мизансцена получалась забавная. Гитлер по ходу рассказа несколько раз внимательно взглядывал на Рудольфа, сидевшего напротив него с мрачным выражением лица, которое периодически озвучивалось глухим собачьим рокотом. Ганфштенгль продолжал развлекаться, компенсируя собственное скверное настроение и пережитый в Берлине страх. Он задумывал уже новую шутку, как вдруг обижаемая Берта издала под столом такой негодующий рев, что теперь на мрачного Гесса посмотрели все.

— Убирайся вон! — приказал он своей любимице.

Та вылезла, посмотрела на хозяина с немым укором и, напоследок показав зубы Пуци, ушла. Месячный щенок, тупомордый, с квадратными лапами, покатился за нею.

— Зачем ты ее прогнал? — недовольно спросил Гитлер, который третий год наблюдал за красавицей Бертой и уже твердо решил, что если позволит себе когда-нибудь иметь собаку, то непременно — такую же.

— А ты хочешь, чтоб я прогнал Эрнста? — проворчал Рудольф. — Он ее полчаса дразнил лимоном. Собачий нос такого свинства не выдерживает.

— И что за удовольствие издеваться над слабыми? — заметил Геббельс.

— Да? — живо повернулся к нему Пуци. — Ты полагаешь, что если бы мы с ней сцепились, так я бы загрыз ее, а не она — меня?

— Я думаю, если бы вы сцепились, Берта проявила бы больше человечности, чем многие, кто, сбросив шкуры и встав на задние лапы, продолжают кормить в себе зверя, что мы недавно и наблюдали, — сказал Адольф. — Я считаю, что люди подвержены внешнему процессу хаотической эволюции, а иные породы животных — четкому внутреннему развитию. Иначе как объяснить тот факт, что утопающий хватает того, кто еще держится на поверхности, и тащит на дно, тогда как дельфины выносят несчастных к берегу на своих спинах? Вы скажете, они действуют в родной стихии! Хорошо, тогда как объяснить, что человек стреляет другому в спину, а пес бросается на выстрел, направленный в грудь его хозяину?! Я бы ввел в армии специальные подразделения для немецких овчарок, чтобы наши солдаты ежедневно учились у них верности и самоотверженности.

— Тогда нужно вводить для них и воинские звания, — с готовностью предложил Пуци. — А если песик, к примеру, дослужится до генерала, так запустить его в генштаб — пусть и там поучатся. Тем более что прецедент есть: мерин Калигулы в Сенате…

— Фюрер говорил о том, что, занимаясь селекцией лучших особей немецких овчарок, мы тем самым улучшаем породу изнутри. Узаконив национал-социализм как селекцию лучших особей человечества, мы улучшаем собственную породу. Оба процесса абсолютно естественны, однако первый вызывает умиление от созерцания прекрасного щенка, второй же многим видится непристойным. Как ты объясняешь подобный феномен? — Гесс в упор уставился на Пуци, который, выслушав эту тираду, возвел глаза под потолок:

— Ну ты, Руди, сегодня не с той ноги встал! Чего ты меня-то воспитываешь!

— А то, Эрнст, что ты в последнее время слишком много болтаешь. И потом твои замечательные высказывания мне суют в нос пражские товарищи.

— А венские не суют? — тихонько поинтересовался Пуци.

— У меня от твоих шуток тоже голова трещит, — заметил Геббельс. — Месяц назад я был в Мюнхене, так он звонит из Берлина и сообщает, что горит рейхстаг.

— А туда б ему и дорога! — воскликнул депутат от НСДАП Геринг.

Все засмеялись.

— Друзья, я расскажу вам австрийский анекдот, — улыбнулся всем Гитлер. — Кстати, знаете, чем отличается венский анекдот от берлинского?..

Фюрер чаще всего говорил за столом один. С годами это вошло у него в привычку, хотя поначалу он добивался одного: чтобы все жевали, а не ссорились. Всегда находился кто-то вставший не с той ноги, а претензий друг к другу накапливалось предостаточно.

После позднего обеда Гитлер остался с дамами, а любители покурить вышли на одну из полуоткрытых веранд, уставленную мягкими креслами и круглыми столиками. Тогда в число курильщиков входили практически все, кроме самого фюрера и Бормана, который, попав в окружение вождя, тотчас отказался от вредной привычки. Гесс сам обычно не закуривал, но, если предлагали, соблазнялся, что всегда сильно раздражало Гитлера.

Шел уже третий час ночи, когда, слушая рассуждения Адольфа о пошлости архитектуры старых берлинских зданий, наблюдая усмешки Елены, скользящий по потолку взгляд Ангелики и неизменный блокнот в руках Бормана, Эльза приняла решение ехать в Вену, не откладывая. Она весело посмотрела на Ангелику, которая, перехватив ее взгляд, как будто прочитала в нем приятную новость.

За кофе все расселись в гостиной поодиночке или парами, и Ангелика вопросительно сжала локоть Эльзы. Дыхание ее было прерывисто, глаза опять горели.

— У меня есть идея, — шепнула ей Эльза, — съездить нам с тобой в Австрию на пару недель. Если Адольф тебя отпустит.

— С тобой!

А еще через полчаса Гели вбежала в гостиную Гессов и замерла посредине. Дверь в спальню была приоткрыта, и она увидела край знакомого прелестного платья, которое Эльза не успела снять.

— Что случилось? — выглянула подруга.

— Эльза, он меня отпустил!

Все вышло чудесно и неожиданно. Мужчины в столовой принялись рассуждать (бог весть о чем! в три часа ночи!), а дамы отправились отдыхать. Адольф, обычно аккуратно провожавший Ангелику до спальни и плотно прикрывавший за ней дверь, поступил так же и на этот раз. Он