Читать книгу - "Враг мой - Барри Лонгиер"

Миати Ки прячется чуть повыше нас, среди валунов на краю сухого речного русла. Я вижу только его правый сапог и верх его энергоблока. Солнце раскалено, жар, источаемый песком и камнями пустыни, опаляет мне лицо и мешает дышать. Только невыносимая влажность напоминает о том, что прежде в этих местах росли непроходимые джунгли. Теперь здесь не осталось ни птиц, ни цветов, ни деревьев. Все уязвимые красоты, когда-то произраставшие на этой земле и парившие над ней, исчезли в этой части Шорды несчетные поколения назад. Остались одни больно жалящие зеленые мухи — они-то переживут нас всех.

Пина доедает свою порцию доставшихся нам чужих пайков. Приступая к еде, он пошутил:

— Мы едим в обеденную трапезу плоды иррведена, за которые сражался Маведах.

Я засмеялся вместе со всеми при этом отголоске застольных церемоний, напомнившем о временах, когда еще бывали полноценные трапезы, столы, пристойная пища. Все это осталось в далеком прошлом, когда мы еще не появились на свет. Когда я был совсем мал, еще до смерти моего родителя, Язи Аво повторял церемониальные формулы за едой — когда было что есть. Да, я смеялся шутке Пины, хотя мне хотелось плакать.

Я подношу к уху маленький приемник, который всегда ношу в кармане. Экран разбит, но радио работает. Станция Маведах на возвышенности Мижии все еще ведет трансляцию, а это значит, что на востоке вторжение Фронта на Шорду развивается не слишком успешно. Музыка — это бойкая кипучая смесь человеческих и дракских народных мелодий, именуемая нами «зидидрак», а людьми — «манчо». Запись еще довоенная. Я ищу в эфире передвижные станции Фронта Амадина, но ничего не нахожу. Иногда удается поймать станцию «Черного Октября», но сегодня она не ловится. Не слышно ничего, что подтверждало бы слухи об очередной попытке заключить перемирие. Но даже если бы перемирие было заключено, прошли бы считанные дни — и «Роза», «Черный Октябрь» или еще какое-нибудь неконтролируемое крыло Фронта нарушило бы его, снова ввергнув нас в войну. Но даже один день без смертей — уже хорошо, а несколько — и того лучше.

Ки машет рукой, подавая нам сигналы. Первый знак — один палец вниз, второй — все три пальца вместе, потом сжатый кулак. Чаки Анта вернулся.

В бункере произошел взрыв. Все мы его слышали, все видели дым и облако пыли над озером. Кват Юники рассказал перед смертью, что произошло. Из бункера вышел с поднятыми руками человек, и Чаки Анта согласился взять его вплен. У человека были сжаты кулаки. «Я увидел провод, — рассказывал Чаки, — и приказал человеку разжать кулаки, прежде чем он подойдет ближе. Я обращался к нему по-английски. Когда я повторил приказание, он разжал кулаки — и прогремел взрыв...»

Ходячая бомба с ручным взрывателем — вполне человеческий способ убийства. Юники решил, что Чаки Анта погиб, но тот вернулся. Я с облегчением выключаю приемник. Анта — старый вояка, участник многих рейдов и боев. Меня греет мысль, что не всем нам суждено погибнуть в этой мясорубке. Но облегчение смешано со страхом: возвращение Анты — всегда сигнал к возобновлению убийств, смерти. Смерть сопутствует Анте, они неразлучны. Потому, наверное, он и неуязвим.

Скоро нас ждет сражение. Об этом никто не говорит, но это можно прочесть у каждого в глазах. Мы доедаем то, что у нас осталось. Я вижу, как Пина лижет «пастилку счастья». Его глаза закрываются, Пина уносится на время вдаль на облаке мира, покоя, радости. Я смотрю на свой недоеденный паек и удивляюсь: еда у нас почти отсутствует, зато в «пастилке счастья» нет недостатка. В конце концов все мы умрем от голода, пребывая в наркотической эйфории.

Еду — съедобные плитки — мы отняли у людей, но она оказалась съедобной. Это пайки вияпи, которые люди отняли у нас же. Но и человеческая еда бывает пригодной. Мне нравятся их консервированные фрукты и шоколад, но то и другое попадается редко. Еще бывают пластмассовые упаковки под названием «яичница с ветчиной», от которых даже сами люди воротят носы. Ну и, ясное дело, кроме этой гадости, у них почти ничего не осталось. Они, как и мы, питаются тем, что осталось после войны.

Чаки Анта сползает вниз, к сухому руслу, по песчаному откосу. За ним торопится Ки. У Анты темно-желтое лицо, слева на лбу старый глубокий шрам. Рот командира улыбается, но в его запавших желтых глазах можно прочесть память о бесчисленных смертях, которые он повидал. Анта указывает на восток облезлым энергоножом.

— В бункере под обрывом осталось всего несколько человек. Я слышал, как внутри раздавались выстрелы. Стреляли не в меня, вообще не наружу: цель находилась внутри бункера. — Его брови ползут вверх: хочется верить в удачу, но опыт настраивает на неверие. — По-моему, они перегрызлись между собой. — Холодная усмешка не предвещает для людей ничего хорошего. — Преподнесем Тааке Лиоку подарок — разделаемся с ними наконец! — Чаки Анта щурится. — Ведь мы — Дюжина!

— Передовая Дюжина! — откликаемся мы больше по привычке, чем горделиво. Наше боевое рвение утонуло в океане крови уже много лет назад — так долго мы оплачивали своей кровью подарки для Тааки Лиока. Вся моя жизнь в Маведахе ушла на то, чтобы доставлять радость этому загадочному военному вождю, который, в свою очередь, старается угодить Денведах Диеа.