Читать книгу - "Немезида ночного ангела - Брент Уикс"

хотите. Вы прямо-таки клубок противоречий, не так ли?

Но не мне вас осуждать, верно? Я и сам натура противоречивая.

В общем, я не забыл. Я предупрежу, когда нужно будет отвернуться. Можете мне довериться. Я не стану описывать его волосатую дыру, или сморщенную мошонку, или скромное достоинство, которое он с такой гордостью надеялся предложить императрице. Кто знает, если нам обоим повезет – то есть вам и мне, а не Уэссеросу, – отворачиваться вообще не придется; по крайней мере, сегодня.

Снова ругательства. Он с такой силой рвется из пут, что уже порезал бы себе лодыжки, запястья и колени, если бы я взял не шелковую веревку.

– У меня есть друзья, – кричит он. – Я здесь не один! Они с минуты на минуту явятся сюда.

– Ого, друзья? Как же я вам завидую. Их было шестеро, или седьмой тоже с ними? Я так до конца и не понял. Мне он показался мирным человеком, но с ним я тоже разобрался. На всякий случай.

Тишина.

Затем граф произносит:

– Боги милосердные.

Я никого не убил. Но ему об этом знать необязательно. Хватило обморочного яда и длинной веревки. Я уже упоминал, что c обморочными ядами нужно быть осторожным – к ребенку его не применишь. Но и со взрослыми не все так просто. От дозы, смертельной для одного человека, другой отойдет всего за час. Дарзо экспериментировал и выяснил, что может на это влиять: хорошая физическая форма, привычка пьянствовать и, как ни странно, вегетарианство усиливают чувствительность. Но когда у вас нет времени, чтобы полностью изучить историю всех болезней мертвеца, приходится обходиться веревкой и кляпом.

Как и во всем, в ремесле мокрушника в первую очередь нужно полагаться на крепкое знание основ, а уже потом на магию и игрушки.

Это и хорошо, наверное. Убить человека слишком уж просто. Сделать это безнаказанно должно быть сложнее.

Я снова подхожу к столику, чтобы привлечь внимание графа к разложенным там предметам. Он смотрит на них тупым взглядом.

Не отупевшим от страха. Просто… тупым.

С воображением у него, похоже, совсем туго.

Что ж, ладно.

Я поднимаю полый, суженный к одному концу цилиндр и обильно смазываю его маслом. Затем с отвращением ставлю его на столик.

Отвращение хотя бы получилось не наигранным.

– Нет, я, кажется, не смогу этого сделать, – говорю я, вытирая намасленные руки о тряпку. Ложь. Я способен на гораздо худшие деяния. Я жду, даю Эмилю время, чтобы в нем затеплилась надежда, а затем заканчиваю: – Однако он сможет.

Я думал, Эмиль сразу поймет, что «он» значит «ночной ангел», но граф лишь недоуменно смотрит на меня.

Ну хорошо. Намеки и подсказки не сработали. Пришло время отбросить двусмысленность. Я прижимаю руку к своей голой груди и издаю стон. Затем впиваюсь пальцами в кожу и начинаю раздвигать ее, словно распахиваю тяжелую обложку книги. Когда кожа на грудине расходится, из-под нее показывается переливчатая голубая полоса, бегущая по другой, черной коже. Я все еще экспериментирую с обличьем ночного ангела, но мне нравится этот насыщенный, пылающий, холодный акцент. Не знаю почему. Я, наверное, бессмертный, и когда-нибудь могу пресытиться жизнью, как мой учитель; но сейчас мне всего двадцать лет, и такой вид кажется мне страшным. И довольно крутым.

Граф Уэссерос выпучивает глаза.

Я подбираюсь, а затем с воплем срываю с себя кожу так, будто сбрасываю верхнюю одежду. Выглядит очень жутко, и это я вам говорю. Кожа липнет к моим рукам, а у шеи и выше из рваных ран льется кровь. Под ней моя грудь сверкает обсидиановой мускулатурой, которая подчеркнута голубыми акцентами, пылающими во тьме.

Я выхожу из поля зрения графа. Он крутит головой, ищет меня, но не может повернуться достаточно далеко. Его мокрые волосы липнут ко лбу, пот течет по щекам, сбегает по голой спине. Он часто, тяжело дышит. Наконец-то.

Я стенаю и вою – точнее, шумлю погромче, чтобы скрыть шелест снимаемых штанов и нательного белья. Ка'кари мог бы попросту сожрать одежду… но тогда по завершении этой грязной работенки я останусь без штанов и белья.

~– Ну ты снова об этом?~

Я позволяю ка'кари растечься по моей коже. Он бесшумно покрывает меня идеальным слоем черного металла и – с неохотой – подчеркивает изгибы пылающими голубыми акцентами. Но голову я ему покрыть пока не даю – мне ведь не хочется мучить Уэссероса, а значит, пугать его нужно постепенно.

Когда я делаю шаг и снова показываюсь перед графом, он ахает, а затем спрашивает:

– Боги, кто же ты такой?

– Не тот, кто на стороне добра. Нет. – Над голосом еще нужно поработать. В облике ночного ангела мне приходится говорить нечасто. Его голос ведь должен отличаться от моего обычного, да? Я хочу, чтобы он пугал, звучал так, будто ночной ангел вселился в мое тело или что-то в этом духе. Чтобы будущий мертвец думал, что я не полностью управляю собой. Но хрипеть, как дурак, я не хочу.

И еще – мне менять голос только тогда, когда я полностью покрыт ка'кари? А что делать сейчас, когда он не закрывает мое лицо? Столько мелочей, и все нужно продумать.

Я произношу:

– Я – несовершенное воплощение незыблемого идеала. Я – голодная пасть правосудия. Я – протянутая длань проклятия. Я – острые клыки возмездия. Я – открытая глотка, ведущая в ад.

Не знаю, что означает его молчание – что у меня великое будущее в пыточном деле или что его у меня там нет вовсе.

~– Мне кажется, ты все превосходно сказал. Такой уровень красноречия тебе идет. Ты нашел себя, Кайлар.~

От такой похвальбы мне чудится, что я баритон, которого славят за то, что он не пытается петь партию сопрано, и как бы между строк подначивают за предыдущие неудачные попытки.

Но сейчас не время препираться с ка'кари. Я продолжаю:

– Я расскажу в точности, что вас ждет, и если будете со мной совершенно откровенны, то я оставлю вам затупленный нож, чтобы вы могли перерезать веревки и сбежать.

– Идиот! Шут ряженый! Освободи меня немедленно! Мои люди вот-вот придут сюда. Разве ты не знаешь, кто я такой?

Ага, вот и прогресс.

– Вы были братом герцога. А теперь вы обычный граф на задворках Алитэрской империи. Человек, который собирается попытать удачу с императрицей, а если не повезет, вернется в Сенарию и снова попробует заполучить титулы мертвого брата. Эмиль, даже если ваши люди каким-то чудом сообразят, где вы, они все равно не питают к вам теплых чувств. Вообще.