Читать книгу - "Жестокие всходы - Тимофей Николайцев"

успели проехать по Громовому Тракту, как сгорающий от стыда Кривощёкий тут же указал в первый попавшийся сквозной переулок, подальше от глазеющего со всех сторон народу. Сойдя с мостовой на мягкую землю, лошади поменяли шаг — их рысь стала крупнее, размашистее… копыта уже не звенели по булыгам, а гулко бу́хали в грязи. Комья от копыт — летели выше Эрвиновой головы. Лошади, хоть и были подкованы — скользили на поворотах, на ходу смахивали крупами обветшалые доски с заборов. В этой скачке даже дядька-жандарм и тот перестал примериваться к его заду — тянул поводья, не позволяя каурой с разберу залететь в полынь и проломить чьей-то ограды.

Кривощёкий изо всех сил пытался придумать хоть какой‑то план, но совершенно не успевал — заборы мелькали, куры шарахались из-под копыт, собака запоздало заливались вослед. Весь путь до Свайного — занял у жандармов каких‑то несколько минут… вместо получаса, который потратил бы Эрвин, припустившись туда со всех ног, и на который он рассчитывал.

Дождь вдруг усилился — замолотил, мгновенно надул огромные лужи. За потоками этой воды, обрушившейся на них с небес, всадники едва различали дорогу, а потому — чуть не проскочили мимо Приговорённого дома.

Тот был едва ли не самым старым из всех Приговорённых в городе домов — когда‑то добротный, двухэтажный, на несколько комнат, как и мечталось Кривощёкому. Теперь же этот дом напоминал скорее брошенную расползающуюся поленницу, где вместо штабелей дров шатко подпирали друг друга чудом устоявшие стены — мало того, что Священный Огонь вдоль и поперёк расколол каменную кладку, так ещё и дожди постарались за много лет и вымыли из‑под двух углов утрамбованную землю, и эта земля давно сползла в овраг, оставив дом висеть одним боком над пустотой… будто это был и не дом вовсе, а чей-то сральник, подвешенный над поганым оврагом.

Более — менее целым у этого дома оставалось только крыльцо — высокое, с двумя каменными парапетами, расходящимися от ухнувшего внутрь пролома до самой дороги. И на этом крыльце, разумеется — никого не было…

Глава 35 (нежданная, как исповедь глупца… как правда, о которой все забыли …)

При упоминании об удаче — возчик вздрогнул так, будто его огрели кнутом поперёк спины.

— Не твоё это дело! Захлопни-ка пасть! — пригрозил он старику…, но в его голосе уже не было прежней звериной уверенности. — Я выполню любую волю Хозяина, раз однажды поклялся ему!

— Что стоят клятвы, данные на хлебе, который вечно падает вниз маслом? — невесело усмехнулся тот.

— Ты чего несёшь, старый? Какие тебе ещё хлеба́ с масла́ми? В этой клятве — само имя моё!

— Какое из имен? Говорят, у тебя их не так уж и мало, если ногтем поскрести твою подорожную…

Они месили грязь по обе стороны телеги, перебрасываясь фразами через неё и через Луция — будто изгвазданным в грязи мячом:

— Слово обозного старшины!

— Бывшего старшины… Гляди, даже твой Уда — и тот не спешит тебя слушаться.

— Он предан мне! А я — предан данному слову!

— Полезность помощника не всегда измеряют одной лишь преданностью… — покачал головой старик. — Тебе ли, бывший старшина, о том не знать?

— Мои руки никогда не были особо чистыми, старик… — с нескрываемой яростью проговорил Симон. — Но в моём слове — ещё не усомнился никто… из живых!

Если эта угроза и должна была напугать вредного старика, то совсем не достигла цели — упала в грязь, как конский шматок, и колесо телеги тут же растёрло её по колее:

— Так ты, лошадиный человек, уже рассказал своему Хозяину, как однажды посмеялся над удачей и той же ночью лишился её?

Симон не нашёлся, что ответить на это — лишь насупился, сильнее облапил ладонью тележный борт… и зашипел, когда телега резко подпрыгнула на ухабе. Лицо его так сильно исказилось при этом, что даже Луций покосился на его ручищу, из которой не так давно сцеживал кровь для колдовства. Сегодня возчик довольно ловко управлялся с вожжами и до сих пор ни разу не подал виду, что рана на ладони всё ещё его беспокоит.

— Выкладывай, что от меня утаил! — Луций до сих пор не мог понять, куда клонит этот вздорный старик, зачем с первой же встречи нарывается на ссору с возчиками. Но, как говорится — раз уж он петух с утра запел, то стоит дослушать его песню до конца… даже если она и окажется лебединой.

— Не слушай этого доходягу, Хозяин! — потупился Симон. — Это старая история… Хоть я и назвался тебе другим именем, не тем, что получил от матери, но… не тебя я хотел обмануть, а судьбу лишь свою… Не сомневайся во мне!

И, будто демонстрируя хозяину печать, заверяющую его верность, возчик поднял высоко над тележным бортом широченную свою ладонь — до сих пор разделённую надвое багровой, слегка ещё кровящей полосой.

— Да… лошадь, однажды уже огретая кнутом — телегу назад не попятит! — не совсем к месту поддакнул ему старик. — Но — выберет ли она верный путь, если стегать её, не переставая?

— А ты — опять напрасно плетёшь словами! — одёрнул его Луций. — Мы теряем время — скоро начнётся Громовой Тракт, и будет уже не до разговоров… Но знай, старый — ты или войдешь в город вассалом, принёсшим мне клятву, или… не войдёшь вовсе! Поверь, совсем не трудно будет развернуть телегу назад… к Похоронной Яме.

— Тогда, добрый господин, тебе стоит прямо сейчас сказать во-он тому молодцу, идущему впереди, что пришло время натянуть вожжи… — усмехнулся старик. — Ибо мне-то — он уже давно рассказал всё то, что скрывает от тебя человек, сменивший имя…

— Уда говорил с тобой? — опешил Симон. — Трепался обо мне… за моей спиной?!

— Почему бы и нет? — пожал плечами старик. — Он ведь как раз из тех, кто с лёгкостью меняет слова на монеты…

— На монеты? Так ты подкупил его? Чем, интересно? Ты же — бессребреник!

— Увы тебе, бывший старшина, но сказанные твоим кумом слова — оказались совсем недороги. Цена им — лишь несколько медных монет, подобранных мной прямо здесь, в дорожной грязи…

— За медь?! За эти гроши?!

— Сам теперь видишь, как невысоко он ценит преданность…

— Вот же кобылий сын!

Возчик перевёл остекленевший от ненависти взгляд на затылок своего кума… и, хотя за скрипом осей и дребезгом ободьев тот вряд ли мог хоть что‑то подслушать, но походка его враз стала нервной, семенящей…

— Так что там с твоей удачей? — напомнил ему Луций.

— Это было совсем ничьё