Читать книгу - "Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков"

когда он таким же манером обследовал самого Баринова... И снова Баринов отметил, что Коровников ни разу не коснулся пациента, неизменно сохраняя небольшой, порой еле заметный просвет между ладонями и телом.

А вот Шишкову такая картина была, видимо, в диковинку. Он смотрел напряженно, во все глаза, временами даже дыхание задерживал...

Коровников укрыл Банника простыней, сел на стул рядом с кроватью.

— Так что, Николай Осипович, будем, значит, вас целить. — Говорил он негромко, но так, чтобы слышали все. — Про сердечнососудистую умалчиваю, сами знаете. Кроме того — рубцы в правом легком после огнестрела, печень увеличена на треть, проблемы с поджелудочной, камешек в правой почке. Далее всякая мелочь: хронический бронхит курильщика, не слишком удачно сросшееся правое предплечье и ключица, сдвиг пятого позвонка, порванная связка под левым коленом... Ну, язвочка в передней части желудка неплохо зарубцевалась, надеюсь, не беспокоит. Аппендикс вам резал, извините, коновал. Это дело тоже поправимое...

Он встал, подошел к зрителям.

— Сергей Сергеевич, не в службу — в дружбу. У меня там, в сумке, термос, плесни нам с Николаем Осиповичем по кружечке, а?

Садиться не стал и, принимая из рук Шишкова чашку с парящим отваром, продолжил негромко:

— Вы, граждане, не обижайтесь, но придется часок-полтора погулять. Дело-то деликатное, а ассистенты мне не требуются.

После сеанса, затянувшегося почти на два часа, Коровников наотрез отказался от ужина, который Шишков организовал в одном из залов санаторской столовой.

Тот не настаивал. Вид Банника, словно заторможенный, полусонный, заметно его обеспокоил. Да и сам Банник, похоже, не очень стремился к общению.

В итоге Шишков даже не повез их в Москву. Извинился и проводил к санаторной же, дежурной «Волге».

Коровников молчал дорогой, даже задремал на заднем сиденье. Щадя его, Баринов разговор тоже не заводил. Похоже, сил Василий Петрович на нового пациента потратил немало. Во всяком случае, выглядел он более утомленным, чем после сеанса над самим Бариновым, или, скажем, после подобных с другими пациентами — в свое время Баринов присутствовал на многих его приемах. Клиентура-то обширная, ехали к нему за исцелением не только с севера и юга Киргизии, но и из Казахстана, из Курганской, Оренбургской, Новосибирской области, даже с Урала и Алтая.

Дома Коровников тоже распространяться не спешил.

На вопрос Лизы ответил расплывчато и многословно, что, мол, рано пока о чем-то судить, тем более давать прогнозы, что пути господни неисповедимы, что человек полагает, а бог располагает... И подумав, добавил туманное:

— Вы же знаете, Лизавета Ильинична, мне только телесные недуги удается иногда исцелять. А глубинная психика, процессы всякие мозговые, а также душевные... или, скорее, духовные мне не под силу. Для такого дела иные специалисты нужны... Тут, как мне видится, скорее, простите, Павел Филиппович потребуется.

Довольно вяло он держался и за столом и, едва дождавшись конца ужина, извинился, ушел в отведенную комнату. Сказал, что постарается выспаться «на всю катушку».

Завтрак он проспал. Баринов даже начал подумывать, не случилось ли чего, слишком замученным выглядел Коровников накануне. Но ничего, вышел он из своей комнаты в десятом часу бодрый, посвежевший, с хорошим аппетитом.

А за чаем — от кофе, как всегда, отказался — сам обратился к вчерашнему.

— Задали вы мне задачку, Павел Филиппович. Уж сколько больных и немощных через мои руки прошло, а такого не встречал.

— Трудный пациент?

— Не то слово, Павел Филиппович. Другой он какой-то. Как бы сам навстречу идет. Сначала не понимал, сопротивлялся, упирался даже, а потом словно дошло до него, как будто проникся — и чуть ли не впереди побежал... Сам все делает, да еще и подгоняет: быстрее, мол, давай, быстрее!.. А того не ведает, что быстрее-то в нашем деле нельзя, быстро только, извините, кошки родятся. В нашем деле поспешать надо медленно — «не навреди»! Даже страшно становилось порой... Я сердечную мышцу оглаживаю, уговариваю укрепиться, стеночку нарастить, а она мигом отзывается, прямо под руками начинает живей сокращаться, трепещет, силой да энергией наливается. Внутренней силой да внутренней энергией. Из своего организма берет, а не я от себя подкачиваю... Вот и с печенью так же: я к ней — а она ко мне! «Дай, дай, дай, подскажи, покажи, научи!» — кричит. А подсказал, показал — и она сама начинает себя исцелять-исправлять!.. Честно признаюсь — на что я поначалу пять-шесть сеансов положил, в один прием сделалось!.. А не бывает так, Павел Филиппович! Не должно так быть. Я полночи не спал, думал, думал, анализировал. И ничего не придумал, откровенно говоря...

Баринов слушал внимательно, не перебивая, не задавая уточняющих вопросов. Пусть человек выговорится. Сумбурно, невнятно и непонятно, с пятого на десятое... Пусть. Уточнить, переспросить можно и потом.

И комментировать откровения Коровникова Баринов не взялся. Так и сказал: я-де, Василий Петрович, в твоих делах не настолько сведущ, а уж в нюансы вдаваться — вообще, упаси господь! Мастер — ты, специалист — ты, а я, мол, в лучшем случае — подмастерье. Тебе и карты в руки, как знаешь, так и делай.

Но подумал, что для успеха задуманного Коровникова необходимо прямо сейчас вводить в курс. Что ж, в круге посвященных появится новый персонаж... Конечно, исходя из обстановки, не очень-то порядочно обременять этими тайнами и секретами ни в чем неповинного человека. Однако делать нечего. Как ни крути, с какой стороны ни верти...

И Баринов решился.

— Ладно, Василий Петрович. Хочу перед тобой повиниться — втянул я тебя в авантюру, которая неизвестно чем кончится. Если кончится. Правда, мужик ты тертый, за плечами Крым, рым и медные трубы... Значит, так. Личность твоего нынешнего пациента весьма непростая и очень любопытная. Познакомился я с ним в шестьдесят пятом тоже в непростом месте...

В рассказе Баринов старался следовать хронологии, по возможности не растекаться мыслью по древу, но что делать — говоря о фрунзенском периоде, требовалось вспомнить и Нину Афанасьеву, и Марию Семенихину, и самого Коровникова. Об Артюхове он благоразумно умолчал. Про обстоятельства своего появления в Москве сказал скороговоркой, но Коровников понял, покивал головой — какие-то слухи до него доходили, кое-что знал из первых рук.

Трудновато было приступать к описанию способностей Банника. Для любого человека все это выглядело бы весьма и весьма невероятным, диким и неправдоподобным — да попросту чушью, дичью, откровенным враньем. Но оказывается, не для Коровникова. Он лишь утроил интерес, окончательно забыв обо всем на свете, давно отставив в сторону кружку с остывшим чаем, даже, потирая руки, ерзал на стуле в ожидании продолжения... Впрочем, если разобраться