Читать книгу - "Иные песни - Яцек Дукай"

Колонизация Хердона и начало трансокеаносской торговли в крупном масштабе инициировали эпоху благоденствия. Была открыта академия, начала деятельность одна из первых на севере факторий воздушных свиней, слава и изделия здешних стекловаренных заводов доходили до самых отдаленных уголков света. Верфи работали на полную катушку; персидские, еврейские и готские кварталы непрерывно разрастались. Сюда отовсюду тянулись текнитесы высоких искусств и ремесел, математики и алкимики — ведь именно здесь, в Воденбурге, Ире Гауке изобрел пневманон. Воденбург был третьим городом, после Александрии и Москвы, где была установлена система пирокийного уличного освещения…

В настоящее время князь формирует проект высокого подушного налога, чтобы профинансировать интенсивный морфинг кероса всей Неургии, способный обеспечить калокагатическую Форму — совершенство духа и тела — которой совершенно бесплатно пользовались города-резиденции более альтруистичных кратистосов. Неургия должна была заплатить за это громадные деньги, на многие годы нанимая на тяжкий труд целые полки текнитесов. Но проект принес самому князю огромную популярность среди простого народа, ведь аристократия и богатые купцы, которые в большей части и правят Воденбургом, так или иначе пользуются услугами текнитесов, просто они опасаются наплыва под филантропическую Форму эмигрантов со всей северо-западной Европы. Город, известный в Европе как Столица Бродяг, и так уже лопался по швам.

Антон рассказывал о всем этом, ведя брата с сестрой по залитым утренним светом улицы. Абель с Алитеей намеревались отправиться сами, но пан Бербелек настоял; сначала он вообще хотел предоставить им карету, но в конце концов — впрочем, ему нужно было куда-то отправиться по делам — он согласился на то, чтобы их сопровождал сын Порте. Антон взял с собой длинную дубинку «пожалте» и свисток для стражников.

В первый момент они направились к порту — панорамный вид и наклон почвы ведут к морю всех нерешительных. Но, поскольку они сворачивали всякий раз, когда только что-нибудь заинтересовывало Абеля или Алитею, то вскоре очутились в самом сердце нового персидского квартала — на широкой и прямой пальмовой аллее, среди искусной архитектуры арабских домов, украшенных цветастыми узорами по белой штукатурке; над плоскими крышами вздымался толстый гномон минарета.

Впервые в жизни увидели они живые пальмы, известные им до сих пор только из книжек. Алитея подошла, провела ладонью по шершавому стволу.

— Но они же нигде в этом круге Земли больше не растут, правда? — морщил брови Абель. — Это какая-то порода, морфированная для большей стойкости к морозам?

— Да нет, скорее всего, это не так, — ответил Антон. — Тут вокруг полно измаилитских демиургов и текнитесов. Вот, к примеру, дом Гайбы ибн Хассая, княжеского ювелира; так что они спокойно могут высаживать пальмы, зербиго и апельсины.

И действительно, воздух в этом квартале казался чуточку теплее, во всяком случае, пах он совсем по-другому. Абель пытался различить экзотические благовония: ладан? корица? бекшта? Понятно, что их окружал и обычный запах города, то есть, смрад, вонь громадной людской толпы и сбитых на небольшом пространстве людских жилищ. По аллее грохотали повозки, быстрым шагом куда-то направлялись десятки, сотни прохожих — большинство из них было в традиционных измаилитских джульбабах, джибах, шальварах и тарбушах; женщины — в ослепительно цветастых одеяниях, украшенные одинаково тяжелой, что и дешевой бижутерией. По виду татуировок и морфингу кожи можно было узнать мусульман.

— Хотелось бы ее когда-нибудь увидеть!

— Что?

— Ну, эту их страну. Пальмы, солнце, львов. Ты понимаешь — пустыни, пирамиды…

— Ага, и еще скорпионов, мантикор, ифритов, гиен, стервятников, джиннов, вшей, москитов и малярию.

Алитея показала брату язык.

В последний момент тот удержался от того, чтобы инстинктивно не состроить и ей мину. Нужно с этим покончить, ведь я уже не ребенок. Разве стратегос строит из себя на людях дурака, устраивает ссоры с сестрой? Стратегос всегда хранит гордое молчание.

Понятное дело, это тоже в чем-то было инфантильностью. Разве дети не играют в стратегосов и аресов, кратистосов и королей, не притворяются серьезными — становясь еще более смешными в этом своем подражании? Так что стыда никак нельзя было избежать: безразлично, то ли поддаться инстинкту, либо ему противостоять. Абель отвел взгляд.

Но он помнил, что, столь часто, повторяла мать. Особенно, когда сам он жаловался, как они везде опаздывают по причине ее бесконечного просиживания перед зеркалом — тогда это был ее любимый ответ, произносимый, как казалось, не задумываясь — тем не менее, правдивый в своей банальности.

— Характер рождается из отработанных навыков. Кем бы ты ни притворялся, лишь бы только последовательно, тем ты в конце и станешь. Это отличает нас от животных и низших существ, их Форма всегда рождается снаружи, сами они измениться не в состоянии. — При этом она улыбалась ему в серебристом отражении. — Не стони, потерпи. Красивых женщин всегда ждут.

Мать вырабатывала в себе навык красоты, не позволяя себе забыть об этом хотя бы на минуту. Даже если она никуда не выбиралась с официальным визитом, куда-нибудь на прием или бал, либо сама не принимала гостей — все равно, ни на шаг не отступала от заранее запланированного представления самой себя. Иногда ее красота буквально подавляла. Абель так до конца и не поборол в себе той набожной робости, с которой в детстве входил в ее покои. Спальня, гардероб, ванная, кабинет — здесь ее антос въелся глубже всего. Воздух всегда был наполнен смесью раздражающих и вызывающих головокружение запахов, густая взвесь экзотических духов и цветов, заполнивших оконные вазы. Сам свет обладал здесь иным оттенком — более мягким, тускловатым. Заглушаемые звуки немедленно умирали. Здесь не существовало ни прямых углов, ни резких краев. Все предметы либо, по сути своей, оказывались составленными из деликатных меньших элементов, либо уже распались на тысячи кусочков, во всяком случае — они уже находились в ходе этого процесса, разбитые на какие-то висюльки, покрытые кисточками и френзелями, затерянные в своих собственных орнаментах. Мать появлялась среди них в шелесте кружевных платьев, предшествуемая размытым отсветом их ярких красок и оглушительным благоуханием своих духов — черноволосая королева, кратиста его сердца. Ну что мог он сделать перед лицом такой Формы?

Абель не верил, будто ему удалось склонить мать к чему-либо. Отец ошибается — она с самого начала, видимо, уже носилась с мыслью отослать их в Воденбург. Правда, угадать ее намерения легко никогда и не удавалось, она никогда их с ним не обсуждала (или она это делала с Алитеей?), он уже привык к неожиданностям. Мать управляла их жизнями с бархатным деспотизмом. Точно так же было и в последние дни перед отъездом — и их, и матери. Вдруг в доме начали появляться кучи никогда ранее не виданных Абелем людей, в странную пору, в странных костюмах, под странной морфой — страха, гнева, ненависти, отчаяния. Он видал их сквозь приоткрытые двери, в зеркальных отражениях из-за залома коридора, как они быстро прокрадывались в комнату матери или оттуда, иногда даже без сопровождения служанки. Алитея считала, будто бы это были гонцы, будто бы мать доверяла им какие-то секретные письма. Но иногда случалось и нечто большее: как-то ему удалось подглядеть бедно одетую женщину и пожилого вавилонянина (о его происхождении Абель догадался по бороде и шести пальцам на руках), как они выходили из кабинета матери, сжимая тяжелые, продолговатые свертки. На следующий день, в гимназиуме, Абель услышал сплетню, будто бы урграф был таки убит, будто все это были интриги аристократов-чужеземцев. Когда он возвратился домой, мать уже собиралась. Алитея сидела на ступенях лестницы и грызла ногти. — Говорит, что ее арестуют. Говорит, что ей нужно бежать. Мы тоже должны. Нас отошлет. — Куда? — Подальше отсюда. — Тогда только Абель подумал про Иеронима Бербелека в неургском Воденбурге, это было словно откровение: оказия! отец-стратегос! ведь я же сын легенды! Мать выслушивала его аргументы, стоны и крики, не переставая собираться, что-то быстро набрасывая на листке и подгоняя слуг. В конце концов, она заявила, что поговорят об этом завтра. Она поцеловала его в лоб и вытолкнула за двери. А утром оказалось, что уехала ночью, забирая с собой всего лишь две сумки, и даже не в повозке, а верхом, с одной запасной лошадью. Весь багаж Абеля и Алитеи уже был погружен на речную барку. Их ждало короткое письмецо: Отправитесь в Воденбург. Отец вами займется. Дом был уже продан, деньги распределены. И они поехали.