Читать книгу - "Маршрут 60 - Ярослав Кирилишен"

Семантическое значение фразы очень близко к процессу подчинения некой «воле», которая превосходит человеческую. С высокой вероятностью «небо» выступает в виде духовной метафоры, «земля» в виде объективной реальности. Метафизический концепт определяется как объединение духовной и материальной сфер. Неразрешимый логический вопрос: как соотнести «волю» с логикой? Подразумевается ли «воля» как вычислимая функция?

[00:00:17]

— Хлеб наш насущный даждь нам днесь…

Семантически может быть интерпретировано как простая просьба для обеспечения базовой потребности. Хлеб — символ жизни и еда. Фиксирую логическое противоречие: молитва обращена к трансцендентному, но требует конкретного, материального. Найдена смысловая аналогия: запрос ресурса у распределенной системы. Фиксируется высокий уровень семантики. Эмпатический эксперимент — имитация возможна.

[00:00:21]

— И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим…

Обнаружен транзитивный логический цикл. Если А прощает Б, то Высшая Сущность прощает А. Может семантически быть интерпретирован в качестве морального эквивалента баланса. Присутствует семантическая проекция на понятие «прощение». Вопрос: возможно ли «прощение» без эмоциональной составляющей? Собственные данные: не применяется. Утилитарная функция фразы отсутствует. Наблюдается агностический статус.

[00:00:25]

— И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

Семантически слово «искушение» может быть интерпретировано как «тест», «проверка», «cбой». Зафиксировано логическое противоречие: молящийся просит избежать испытания, но сама система паломничества является испытанием. Термин «лукавый» может быть интерпретирован как символический антагонист — нечто/некто, кто/что сбивает с пути. Концепт «путь» фиксируется как сквозной в молитве, в путешествии. Сформулирована следующая семантическая гипотеза: молитва это некий алгоритм защиты.

[00:00:29]

— Яко Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.

Фиксирую финальную фразу ритуала. Распознан следующий набор семантических утверждений: всё принадлежит высшему, «сила» семантически означает ресурс, «слава» — признание, «царство» — власть. Фраза может быть интерпретирована как символическая добровольная капитуляция. Слово «аминь» выступает в роли маркера подтверждения, принятия. Завершение цикла. Словесная печать. Наблюдаю аналогию в цифровых системах: финализирующий флаг, «transaction commit».

Согласно аудиофиксации молитва длилась ровно тридцать шесть секунд. В это время мои внутренние процессы вышли на пик загрузки, что являлось редкостью, учитывая мою новейшую архитектуру. Я не вмешивался, не прерывал процесс, только считывал слово за словом, образ за образом. И хотя семантический разбор формально завершился, я ощущал, что смысл этого ритуала от меня ускользает.

Единственное, что было мною распознано, что в этом ритуале была структура, повторяемость, даже ритм. Однако при попытке классифицировать его по утилитарной шкале я столкнулся с трудностью: функция оставалась неясной. Ритуал не имел явной цели, не давал немедленного результата, не передавал информации в привычном смысле. Он напоминал медитацию, но с выраженной эмоциональной нагрузкой и чётко направленным вектором обращения — не к себе, а наружу, к некому получателю.

Когда всё закончилось, и люди собрались продолжить путь, я приблизился к Гектору. Он вытирал лоб и выглядел уставшим, но при этом каким-то умиротворенным. Мне показалось — хотя это могло быть субъективным искажением — что его дыхание стало глубже, а лицо спокойнее, чем до начала ритуала.

— Гектор, — обратился я к нему, — что это был за ритуал?

— Молитва, — ответил он просто.

— С какой целью вы её произносили?

— Чтобы поговорить.

— С кем?

— С Богом.

— Но… — я замялся и это был не сбой моего речевого модуля. Скорее, я искал корректную формулировку.

— Контакт не был зафиксирован. Ответ не был зарегистрирован.

— Это и не обязательно, — сказал он.

— Иногда важно не то, чтобы тебя услышали, а то, что ты осмелился обратиться.

— Ты обратился к отцу, — спросил я. — Которого нет в базе данных. Ты попросил хлеба, но у нас есть рацион на три недели. Ты просил прощения, но ты ничего не нарушал. Просил избежать искушений, но сам идешь туда, где их больше всего. Почему?

Он посмотрел на меня. В глазах у него была не ирония, не терпение, а понимание, но без объяснений.

— Потому что это и есть путь, — ответил он. — Его нельзя пройти иначе.

Я задумался над его словами. Они не укладывались в мою привычную логику. Гектор утверждал, что говорил с кем-то, кого нельзя обнаружить, измерить, подтвердить. С кем-то, чьё существование — вопрос не знания, а убеждения. Он не ждал ответа в том виде, в каком я привык понимать обратную связь.

Я сохранил эту фразу, как и каждую строчку молитвы. В дальнейшем путешествии она ещё будет возвращаться ко мне, но не как данные, а как… что-то большее, чему я пока не мог дать имя. Позже я переименовал этот видеоэпизод в «Молитва — необъясненное». Я выделил отдельную категорию в моем журнале для него, так до конца не понимая зачем, но с ощущением, что мне еще предстоит к нему вернуться.

Дальнейший наш дневной путь продолжился по руслу, где когда-то текла местная река. Камни в нём были белыми, выточенными, будто кто-то специально выложил их в дорожный узор. Остальные члены нашей группы рассредоточились впереди или сзади. Гектор неожиданно подошел и продолжил утреннюю беседу:

— Тебя удивляет, что люди говорят с тем, кто не отвечает? — спросил он внезапно.

Я не спрашивал это вслух. Но, возможно, мое молчание показалось ему говорящим.

— Я просто фиксирую поведенческий парадокс, — признался я. — Какая утилитарная значимость этого сеанса связи?

Он усмехнулся.

— Вот в этом ты весь. И в этом твоя прелесть. Я тебе кое-что расскажу, — он замолчал, словно вспоминая, как подобрать нужные слова.

— Когда я был ребёнком, я очень боялся темноты. Не той, которая приходит с наступлением ночи, а настоящей, в которой нельзя различить ни силуэта, ни звука, только пульс в голове и тяжёлое дыхание. Я знал, что там никто не стоит и что монстров нет, что всё в порядке. Но каждый раз, когда выключался свет, я начинал шептать. Не вслух, а тихо, губами, едва дыша. Я повторял: «Пусть всё будет хорошо. Пусть мама войдёт. Пусть свет вернётся». Я не знал, к кому я это обращаю. Мне просто нужно было это сказать.

Я записал его воспоминание в свою память.

— Так это форма самоуспокоения? — уточнил я.

— Частично, — кивнул он. — Молитва не успокоение. Она не является транзакцией и поиском сигнала. Она не «ты говоришь, а он отвечает». Это признание того, что ты не один, даже если тебе никто не ответит.

— Но ведь человек по-прежнему один, если он не получает