Читать книгу - "Игра колибри - Аджони Рас"

В воскресенье я собирался заняться домашними делами. Накопилась стирка, недовольно урчал опустевший холодильник, и дом буквально молил о генеральной уборке. Я уже привык жить как холостяк и не задавал риторический вопрос, откуда появляется в туалете бумага, но процесс стирки и глажки до сих пор вызывал внутри чувство мужского протеста. А самые трудоемкие и неприятные задачи на потом лучше не оставлять.

Стиральная машинка, радостно звеня забытой в кармане мелочью, начала разбег, и я с чистой совестью отправился в ближайший супермаркет пополнить запасы. Не хотелось заниматься этим в субботу, а на выходных я решил готовить исключительно на огне. Для этого ветчина не подойдет.

Когда с домашними делами было покончено и последний пакет с мусором отправился на крыльцо, я сделал стакан апельсинового сока и уселся в библиотеке на втором этаже, где из окон был виден задний двор Алисы, с бассейном и зоной отдыха. Я листал какую-то книгу, когда краем глаза заметил движение за окном.

Не отдавая себе отчета, словно во сне, отложил книгу и, приблизившись к окну, впился глазами в столь долгожданный образ. Алиса, одетая в облегающие спортивные шорты и свободную белую футболку с изображением розовой бабочки над левой грудью, расстелила на траве коврик для занятий йогой и, надев большие белые наушники, принялась растягивать мышцы, делая наклоны, глубокие выпады и скручивания. Ее налитые спелые бедра над фисташковой травой в лучах полуденного солнца манили и будоражили.

В сторону моего дома она не смотрела, полностью поглощенная музыкой и собственным телом, а я завороженно наблюдал, как белая футболка скатывается и задирается при глубоких наклонах, обнажая спину. Ее загоревшая кожа напоминала горький шоколад, такой же насыщенный оттенок с маслянистым блеском вспотевшей кожи. Всего за пару дней, которые я не видел Алису, она успела вернуть яркость и чертам лица. Суховатые губы теперь налились розовым блеском, глаза казались еще более яркими, словно неизвестный художник наконец-то прорисовал все контуры на любимом портрете.

Алиса тем временем села на шпагат и, потянувшись вперед, легла грудью на траву. Гибкость ее тела поражала воображение, она могла принимать самые причудливые позы йоги с удивительной легкостью, будто ее суставы не имели ограничений на растяжение или сжатие. Полежав так немного, она села и, закрыв глаза, превратилась в умиротворенную древнюю богиню. Я вспомнил про фотоаппарат и бросился вниз.

Мне хотелось сфотографировать Али, чтобы потом я мог увидеть это прекрасное тело в любой момент. Я знал, что это неправильно, знал, что за эти снимки меня можно обвинить в преследовании и вторжении в личную жизнь, но я ничего не мог с собой поделать. Дрожащими руками я сменил объектив на своем «Кэнон» и, подойдя к окну, с облегчением выдохнул. Она все еще сидела на коврике, улыбаясь каким-то своим мыслям. Щелк.

Я приблизил ее изображение, повернув кольцо на объективе, и Алиса заняла почти весь кадр. Щелк. Приблизил еще и, сам стыдясь собственных мыслей, поймал в кадре ее широко расставленные бедра и сведенные вместе ступни, над которыми виднелись свисающие с пояса черные пластиковые кругляшки завязок, будто указывающих на то место, куда так тянулся взгляд моей камеры. Тянулся мой взгляд. Щелк.

Словно в пьяном бреду, я отошел от окна, когда Алиса, оставив коврик на траве, скрылась из вида. Я вернулся в огромное черное кресло посреди библиотеки и залпом осушил стакан приготовленного сока. Идиот, идиот и мальчишка, ругал я себя, хотя и сам не верил этому. Я наслаждался каждой секундой наблюдения за ней, и признавать это было тягостным чувством. Может, дело в том, что у меня давно не было серьезных отношений, а может, причина в том, что я понимал: наша разница в возрасте делает ее практически недоступной для меня?

Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей об Алисе, я решил вернуться к заготовке деревянного яблока, которое таскал всегда с собой в рабочей сумке. Когда в голову лезут дурные мысли, лучше занять руки, нежели искать ненужные приключения. Резьба по дереву в этом плане сильно походила на рыбалку. Когда подолгу смотришь на кивок или поплавок, то погружаешься в подобие гипнотического транса, как во время медитации, когда нет мыслей, нет переживаний, есть только ты и этот миг в бесконечном веере мгновений.

Я спустился в столовую, достал из сумки деревянное яблоко и футляр с маленьким резцом по дереву, похожим на хирургический скальпель с деревянной ручкой. Повернув яблоко, разделил его на половинки, и на стол упал свернутый до небольшого квадратика рисунок. Эскиз того, что должно получиться, когда я закончу работу. А получиться должно деревянное яблоко-шкатулка молочного цвета, все покрытое одинаковыми мелкими ромашками. Удивительно тонкая работа московского резчика по дереву, которую я безуспешно пытался повторить уже несколько лет, выбрасывая испорченные заготовки в коробку.

Я включил свет над кухонным столом и склонился над шкатулкой, снимая тонкие полоски податливого дерева, словно хирург, удаляющий мертвые ткани. В итоге удалось сделать еще пару цветков, когда я понял, что устал и пора менять занятие. Часы показывали половину восьмого, и последние отблески дня еще горели в облачном небе. Я решил, что самое время открывать купальный сезон. Быстро разделся и голышом направился прямиком к бассейну. Не растягивая сомнительное удовольствие погружения в воду, я с размаху обрушился в водную гладь, как и собирался, бомбочкой. Брызги полетели во все стороны, замочив новый мангал и стулья. Я завывал, кричал от удовольствия, бросая тело от борта к борту мощными толчками и наслаждаясь прохладной водой.

Только спустя полчаса, когда я развалился на прохладном лежаке, чтобы немного обсохнуть, мои мысли сами собой вернулись к ней. Глаза отыскали знакомое окно, край которого виднелся из-за ветвей разлапистого дерева, и я заметил, что в этот миг дымчатая штора качнулась, принимая естественное положение. Это была Алиса. Мне стало не по себе оттого, что кто-то наблюдает за мной, хотя несколько часов назад я делал то же самое.

Вечером я заметил, как она наблюдает за мной из чернеющего пространства окна. Она была там, я знал это, видел еле заметное движение и волнение штор. Я изо всех сил старался вести себя естественно и не обращать внимания на нее, но сделать это было куда сложнее. Мне почему-то казалось, что задернуть шторы – значит выдать себя тем, и я старательно обходил окно стороной, а из душа выбрался в новых боксерах и с полотенцем на плече, что было не совсем свойственно обычному поведению холостого Адама Ласки.