Читать книгу - "Плод воображения - Андрей Дашков"

А спустя пару месяцев до него дошло, что изящным финтом с воплощением мечты Казимир сплавил тестя подальше и развязал себе руки. Тогда Кисун впервые заметил тщательно скрываемые под макияжем кровоподтеки на лице дочери. От нее он ничего не добился. От Могилевича, впрочем, тоже. Казимир попросил его не вмешиваться в их личную жизнь. Попросил очень вежливо, несмотря на то, что Кисуна держали двое телохранителей и у него были проблемы с дыханием.

С тех пор они не разговаривали. Вообще.

* * *

Он понял, что покою пришел конец, когда услышал шум приближающегося вертолета. Последние несколько дней у него всё валилось из рук; он думал, это старость, оказалось — предчувствие. Лиза не отвечала на звонки. Вроде бы ничего особенного — могла уехать куда-нибудь с муженьком или одна; такое случалось, и довольно часто, хотя до сих пор она всегда предупреждала его об отъезде. Неделю назад, во время разговора с ним, она уверяла, что у нее всё в порядке… и никуда не собиралась. К сожалению, всё плохое обычно случается внезапно. И вертолет был тому лучшим свидетельством.

Он положил книгу на столик рядом с бокалом и початой бутылкой вина и всмотрелся в морской простор. Отсюда, с высоко расположенной террасы, вид открывался потрясающий; привыкнуть к вечно изменчивому и в чем-то до жути неизменному морю было нельзя. «Возможно, — сказал себе Кисун, — я вижу это в последний раз».

Он смотрел на море, пока вертолет приземлялся на плоском участке скалистого берега рядом с домом. И всё еще смотрел, когда тихим, но уверенным шагом на террасу поднялся Могилевич. Казимир, как всегда, был тактичен. Телохранителя он оставил снаружи. И не нарушил молчания, давая возможность хозяину начать первым.

— Она жива? — спросил Кисун, не оборачиваясь.

— Жива… я надеюсь.

— Надеешься?

Он обернулся, и Могилевич узнал прежнего Кисуна. Того, которого боялись. Того, который когда-то был в деле… Это хорошо. Таким он ему и нужен. Вернее, нужен Лизе — ведь всё затевается ради нее… Со времени их последней встречи Лев почти не изменился внешне, а если и изменился, то к лучшему. Могилевич отметил неплохую физическую форму тестя и здоровый цвет лица. По правде говоря, Кисун выглядел куда лучше го самого, тщательно следившего за собой и тратившего на это изрядные суммы. Жизнь на природе, вдали от стрессов и бензинового удушья, имела свои положительные стороны.

Казимир кивнул и протянул ему папку с собранными материалами. Это был момент истины. Если Кисун откажется, найти другого исполнителя, столь же мотивированного, будет невозможно. Придется довольствоваться суррогатом, а Могилевич ненавидел суррогаты с детства, то есть с тех времен, когда его поили кофейным напитком из цикория.

Кисун взял папку. Уселся в кресло и принялся читать.

Теперь уже Могилевич смотрел на море. Он не любил стихию — как и всё, чего не мог контролировать. Она вселяла в него тревогу и подозрение в превосходстве небытия над человеческими потугами. Существовать с этим постоянно означало еще при жизни постепенно переселяться в аморфное ничто. И тут Могилевич понял, почему, кроме всего прочего, он с нетерпением ждет, какое решение примет Кисун: Казимиру хотелось посмотреть, приводит ли фатализм к бессилию.

Прошло долгих двадцать минут. Большинство документов Кисун просмотрел по диагонали, но всё равно их было слишком много, и фрагменты пока не складывались в единую картину. Возможно, он просто отвык копаться в дерьме. Во всяком случае, люди Могилевича поработали на совесть.

— Чего ты от меня хочешь? — С этими словами он наконец отложил папку и налил себе вина, не предложив Казимиру.

— Чтобы ты поехал туда и привез ее. Я обеспечу всё необходимое, в том числе легенду и доставку до Периметра. Мне нельзя соваться, как ты, наверное, понимаешь…

— Привез ее… тебе?

— Для начала вытащи ее оттуда, потом обсудим остальное. Ей угрожает опасность.

— У меня сложилось впечатление, что с тобой ей тоже угрожает опасность.

— Не говори глупостей. Я живу ради нее.

Кисун засмеялся. Могилевич не часто слышал смех, в котором не было вообще ничего хорошего. Ни проблеска юмора. Только голая черная ненависть… И это тоже не помешает. В таких делах ненависть иногда становится отличным проводником.

— Что скажешь? — спросил Могилевич, прерывая повисшую паузу.

— Ты думал, я откажусь?

— Нет. Иначе не обратился бы к тебе.

— Я переоденусь.

Оставшись в одиночестве, Казимир сначала бросил взгляд на раскрытую книгу, лежавшую обложкой кверху. «Мертвая невеста Атоса». Можно было увидеть в этом просто очередное совпадение, но Могилевич посчитал это хорошим предзнаменованием. Имя Барского упоминалась в материалах неоднократно.

Он обвел взглядом террасу. Войдя, он сразу обратил внимание на картину, висевшую на стене, которая замыкала террасу со стороны берега. Время, конечно, неподходящее, но он и сейчас оставался галерейщиком — это был диагноз. Всего пара минут, чтобы вспомнить, больше ему не понадобится…

Что-то знакомое. И абсолютно не стоящее. Когда-то он хотел выбросить эту дилетантскую мазню, попавшую к нему почти случайно, вместе со множеством других полотен и произведений искусства, вывезенных из потерянного города. Но Лиза что-то в ней увидела. И попросила его отдать картину ей.

Теперь Казимир видел знамения буквально во всем и отнесся к старой знакомой более серьезно. Подошел и пригляделся.

Ну и что мы имеем? Глаз в небе над городом. И всё равно — мазня. Даже сейчас его раздражало, что он не видит того, чем заинтересовалась она.

Вернулся Кисун. Вместе они направились к выходу.

— Ты бы не держал ее на открытом воздухе, — посоветовал Могилевич, бросая прощальный взгляд на картину.

— Она меня переживет, — был ответ. — Пусть здесь будет хоть что-нибудь, чего ты не сможешь продать.

Казимира внутренне передернуло. К хорошей живописи он относился как к святыне, к плохой — как к многотиражным бумажным иконам, которыми торгуют в церковных лавках. Но даже на бумажную икону не станешь плевать, верно?

— Откуда она у тебя?

— Лиза привезла, откуда еще…

— Давно?

— Года полтора.

Вот оно что. Полтора года. Оказывается, решение не было скоропалительным. Малютка вынашивала планы давно и, похоже, заранее наметила место…

Но что, черт возьми, означал этот глаз в небе? Никак не Божье око, хотя и всевидящее.

* * *

Уже в вертолете Кисун сказал ему:

— Если она погибла, я тебя убью.

Могилевич ожидал чего-то в этом роде. И даже верил, что Кисун попытается выполнить обещание. Но он не был бы Могилевичем, если бы не принял заранее соответствующие меры предосторожности.