Читать книгу - "Новый Мир - Александр Столбиков"

Посмотрим, что будет дальше.

* * *

Когда рваный строй немецких торпедоносцев, среди которых почти не было неповрежденных, собрался для возвращения, Даудинг выложил последнюю карту — корнуэльсских «спитфайров», наведенных теми же РЛС, и отход немцев превратился в избиение. Только уже над Проливом советские «МиГи» и немецкие «люссеры» прекратили истребление, но до этого дотянули немногие. И в этот момент, когда казалось, что хуже уже быть не может, Хью Даудинг поставил последнюю точку в единоборстве. По его приказу бомбардировочное командование RAF поддержало общий настрой — «блейнхеймы» на малой высоте вышли к побережью Северной Франции, сумев отбомбиться по пяти аэродромам. Ущерб был невелик, но оказались повреждены многие взлетные полосы. В первые минуты на это никто не обратил внимания, подсчитывая более зримый ущерб — технику, склады, топливо. До тех пор, пока возвращавшиеся торпедоносцы не стали заходить на посадку.

Ремонтные бригады не успевали — работы было всего на пару-другую часов, но самолеты вырабатывали последние капли топлива и не могли ждать. Пилоты шли на посадку, и небоевые потери зашкалили за все мыслимые пределы.

* * *

Шетцинг, как всегда подтянутый, в строгом, но элегантно сидящем костюме, стоял, повернувшись к окну, и молча смотрел на Марксштадт, сверкающий мириадами стекол, отражающих лучи умирающего солнца. Словно гигантская бабочка раскинула огромные крылья. С верхнего этажа Народного Дворца Собраний открывался прекрасный вид на город, чистый, огромный, геометрически правильный. Берлин по-прежнему оставался столицей и душой страны, но ее мозг находился здесь, в «городе семи министерств» Прямоугольники застроек правительственных ведомств и министерств чередовались с уютными сквериками. Прямые красивые дороги разбегались от центральной площади Павших Героев и Стелы будущего, соперничавшей по красоте и монументальности с хрустальной призмой московского Дворца Советов, чтобы на окраинах постепенно перейти в многополосные автобаны. Это был город будущего. Его город.

— Разгром? — не оборачиваясь, спросил он наконец.

Рихтгофен не спеша сложил в папку последний лист, криво исписанный от руки торопливым почерком референта. У того явно дрожали руки, но Барон разбирал любой почерк.

— Полный, — сказал он. — Числа уточняются, но британцы отыгрались за все. При всей моей нелюбви к островитянам, это была работа мастера. Если у нас получится, я хочу, чтобы Даудинг читал лекции в нашей Военно-Воздушной Академии. И надо что-то делать с нашей радиолокацией.

— Когда у нас получится, — отчеканил Шетцинг, по-прежнему не оборачиваясь.

— Надо будет позвонить русским, — задумчиво произнес Рихтгофен. — Ворожейкин раскалил все линии связи, пытаясь выйти на меня.

— Нужно, — согласился Шетцинг, отрываясь наконец от созерцания городского пейзажа. — Ты уже придумал, где был в такой недоступности?

Он прошел к столу и присел на край стола, задумчиво сплетая пальцы.

— Придумаю, — буркнул Рихтгофен. — Скверно как-то на душе… Чего-то такого я ожидал, но все равно скверно.

— Успокойся, Манфред, — ободряюще улыбнулся Шетцинг, но было заметно, что улыбка дается ему нелегко. На душе у него тоже было несладко. — Это должно было произойти, рано или поздно. В конце концов, мы же не подставляли никого. У авиаторов вполне были все шансы на успех.

— Но и не остановили, — мрачно возразил Рихтгофен. — А могли бы. Я мог. Ответить Ворожейкину и этому, как его… Клементьеву. Отозвать третью волну, все равно нужного мы уже добились. Потеряли бы меньше хороших немецких парней. А так… Лишние покойники на дне, лишние мертвые пилоты, от которых уже никакой пользы. Лишние вдовы и сироты.

— Ты же знаешь, так было нужно. Завтра я начну вызывать на ристалище радикальную военную партию и громить их по одному. За авантюризм. За неподготовленность. За глупость, наконец. Десяток-другой отправлю в отставку, пару — под трибунал. И все под общее ликование от сурового, но справедливого правосудия. А затем мы начнем организовывать нашу войну. Новую, грамотную. И успешную. А британцы… пусть пока радуются.

— Знаю. Но все равно… Я устал от мертвецов, — честно сообщил Рихтгофен. — Я знаю, что эти безумцы втянули бы страну в глупый и неподготовленный штурм еще до осени. Знаю, что от них надо было избавиться. Знаю, что мы ничего в общем и не сделали. Просто позволили им воевать, как они хотели, торопливо, «давай-давай!» И что цена за то, чтобы убрать этих… невысока, тоже знаю. Но от этого-то не легче. Во всяком случае мне.

Рихтгофен устремил на Шетцинга тяжелый немигающий взгляд.

— А тебе, Рудольф?

Шетцинг выдержал его взгляд, не отвел свой.

— Нет, друг мой, не легче. Но со своей совестью я договорюсь.

— И пусть нас судят потомки?

— Нет.

Шетцинг поднялся и снова встал у окна. Снова долго смотрел на пламенеющий багрянцем краешек умирающего солнечного диска. Так долго, что Рихтгофен уже не ждал продолжения. Но правитель Германской Демократической Республики все же закончил.

— Трое знают об истинных причинах сегодняшнего погрома. Я, ты и один хитрый старый человек, который не любит коньяк, но любит вино и трубку. Потомки не будут нас судить, потому что никто никогда им не расскажет.