Читать книгу - "Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин"

Я создан для смерти? / Это тело упокоится / чтобы моя дрожащая память перелетела / в неизвестный мне разум?

Наш дом в глубокой тени / уловленный пилотскими узлами / блестящие районы мертвецов / где не забывается ничто!

Как только я выйду из плоти / что станется со мной? / вечная память дарована / такова теперь будет моя участь.

И пробужденный станцией, принадлежащий ей, / я восстаю из моего тела / и вижу моего преемника, увенчанного славой / на наших пылающих звездами небесах!

Народная лселская песня, источник неизвестен, возможно, появилась еще до учреждения станции.

Махит дурманила мысль о ее первой пустыне. Дурманила даже без предвкушения предполагаемых переговоров со смертоносной и непонятной чужеродной жизнью. Пустыня лежала повсюду вокруг посадочной зоны бесконечными волнами костно-белого кремнезема без малейших признаков наличия поблизости воды или растительности, если не считать рощицы невысоких серо-зеленых деревьев с широкими кронами близ зданий, в которых жили работники нефтеперерабатывающего завода, перед тем как их всех убили. Эти здания тоже были белыми, выжженными солнцем. Даже небо имело какой-то выгоревший цвет и казалось голубовато-белым сводом, подернутым туманом.

Махит никогда не бывала на столь жарких планетах, как Пелоа-2. Ей никогда и в голову не приходили мысли о планетах с такой высокой температурой – уж конечно, не как о планетах, на которых можно жить. Такие высокие температуры находились на грани переносимости человеком. Если бы на Лселе возникла подобная тепловая аномалия, то половина станциосельников стала бы готовиться к срочной эвакуации из-за отказа важнейших систем жизнеобеспечения.

Солдаты «Грузика для колеса» предупреждали ее и Три Саргасс перед посадкой в шаттл для атмосферного спуска: возьмите побольше воды. Пейте, даже если не хочется. Если пробудете там больше восьми часов, примите таблетки соли. Старайтесь не оставаться на прямых солнечных лучах.

Махит думала, что они специально нагнетают атмосферу и поддразнивают агента министерства информации и варвара, которая то ли родилась в Городе, то ли стопроцентная чужестранка: ни одна из них, конечно, не принадлежала к тем, кто знает, как вести себя во враждебной среде. Но они не дразнились. Воздух на Пелоа-2 был настолько сухим, что высасывал всю влагу с языка за время выдоха. Свет казался одновременно и тяжелым, и невесомым. Она чувствовала жару, как груз, солнечные лучи на своей коже, и сам горячий воздух, все глубже проникающий в ее респираторную систему. Частота ее сердцебиений замедлялась, как если бы гравитация в два раза превосходила реальную гравитацию Пелоа-2, в то же самое время Махит чувствовала себя пьяной, легкой как перышко. Словно она могла вечно идти в яркую пустыню Пелоа-2 и вернуться в полном порядке.

А потом ветер переменился, и запах склепа поплыл на нее, Три Саргасс и их маленький эскорт из солдат Флота. Мертвые колонисты гнили в зданиях обогатительной фабрики. Дело рук этих существ – людей; Махит хотела думать о них, как о людях, на протяжении этой встречи. Как о людях, с которыми необходимо встретиться.

Ей еще не доводилось бывать на планете, по которой во всем Тейкскалаане был объявлен траур. Она подозревала, что никто из них не был: ни она, ни Три Саргасс, ни сопровождающие их специалисты по наземному бою, ощетинившиеся энергетическим оружием с черными стволами.

У нее не было времени, чтобы поговорить с Три Саргасс наедине. Времени было в обрез и на подготовку последовательности коротких записей на том, что, по их мнению, было языком инородцев. Повторение двух «привет-мы-здесь» и «урра!»; и еще что-то вроде «лучше не суйтесь», поскольку перехваченная запись содержала нечто, похожее на это, перед тем как инородцы заметили «Острие ножа», но до начала преследования. Еще удалось прихватить с собой довольно большой, но все-таки портативный голопроектор, запрограммированный на графические презентации. Очень кстати, поскольку пока они знали всего приблизительно шесть слов, которые были не столько словами, сколько тональными маркерами, выражающими чувства.

Что бы они с Три Саргасс ни собирались делать со своими отношениями, это следовало отложить до окончания переговоров.

– Из тебя художник получше, чем из меня, – сказала Три Саргасс голосом, напоминающим колеблющийся далекий завиток дыма в жару. Махит подумала, не искажает ли жара звук, или же у нее просто наблюдается незначительная слуховая галлюцинация. – Если они захотят говорить картинками, я дам тебе мою облачную привязку, чтобы ты могла рисовать.

– Отлично, – сказала Махит. Она не хотела начинать переговоры вслепую, когда их двоих не связывает ничего, кроме общей работы, и потому спросила: – Неужели все пустыни такие?

Пустыня действительно была прекрасна и ужасна одновременно в своем далеко растянувшемся мерцании.

Три Саргасс отрицательно покачала головой.

– Ничего подобного я не видела, – сказала она. – Пустыни, которые знаю я, – это красный камень, плато, монолиты гор, цветы. Южный континент у нас дома. Здесь перед нами песчаная пустыня. Она…

– Она вызывает у меня желание прогуляться по ней, – сказала, вернее призналась Махит. Вернее, сделала предложение: «Я попытаюсь доверять тебе, по крайней мере, в самых крошечных мелочах, если попытаешься и ты».

– Я знаю, – сказала Три Саргасс, и голос ее прозвучал уверенно: да, знаю. Словно жара пустыни и на нее подействовала таким же образом. – Знаешь что, Махит? Нам-таки нужно туда прогуляться. Немного. Место встречи в пятнадцати минутах отсюда.

Они поднялись на плато, плоское пространство, где дюны были менее ползучими и сопровождавшие их солдаты могли натянуть тент для тени. Судя по упаковкам, принесенным солдатами, которые двигались с натренированной сноровкой, Махит предположила, что это будет брезент с высокой отражающей способностью и штук десять опорных стоек. Но когда тент развернули и они с Три Саргасс расположились под ним вместе со всем аудиовизуальным оборудованием, она увидела, что нижняя сторона брезента изрисована серебряными, розовыми и золотистыми с голубыми прострелами лотосами и кувшинками, что это не брезент вовсе, а тканая материя, пристроченная к светоотражающему пластику. Часть Города развернулась над их головами, как разборный дворец для путешествий.

<Тейкскалаанцы не пренебрегают символикой, – пробормотал Искандр. – Даже в пустынях>.

Махит поняла, что не придала этому значения. Или Искандр не придал – впрочем, без разницы, кто из них. Иметь символический балдахин для каждого, даже самого малозначительного действия – знакомо, это утешало, даже если она не искала утешения. Даже если это ощущение комфорта было еще одним свидетельством того, как Тейкскалаан перестроил ее мозг, ее чувство прекрасного.

– Ты взяла это из Города? – спросила она у Три Саргасс, показывая на материю.

– Хотела бы я ответить «да», – сказала Три Саргасс. – Прекрасная вещь. Нет, мне это дал Двадцать Цикада.

Махит недоумевала, пытаясь понять, когда это случилось. В какой-то момент долгой ночи, проведенной ими раздельно и без сна?.. Видимо, это судьба, и теперь Махит обречена на недосып каждый раз, когда проводит день в обществе тейкскалаанцев. Выходит, Три Саргасс вручили элемент тейкскалаанской пропаганды, зашифрованный в этом прекрасном гобелене? «Даже в пустыне есть вода. Мы – люди, приносящие цветы».

<Тебе бы поэтом быть, – снова заговорил Искандр. – Поэты спят чаще политтехнологов>.

«Но не в Тейкскалаане», – подумала Махит и в ответ получила электрический смех, прошедший по