Читать книгу - "Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Фрэнсис Флинн"

Дитрих благословил их предприятие, и Лоренц опустился на колени на обледенелые камни, осеняя себя крестным знамением. Прежде чем подняться на башню, откуда должен был стартовать корабль, кузнец обнял Дитриха и похристосовался с ним.

— Помолитесь за меня, — попросил он.

— Закрой свои глаза, пока не окажешься на земной тверди.

— Я боюсь не высоты, а провала. Я не медник. Проволока не такая тонкая и ровная, как о том просил Готфрид.

Дитрих остался у подножия башни, тогда как остальные принялись карабкаться наверх по узким, бегущим по спирали ступеням. Сразу же на повороте винтовой лестницы крэнки начали спотыкаться. Ганс, оставшийся с Дитрихом, отметил явную безыскусность каменщика.

— Как раз наоборот, — сказал Дитрих. — Ложные ступени устроены так, чтобы «подставлять подножку» штурмующим башню. Ступени закручиваются по правую руку для той же цели. Вторгшиеся не смогут орудовать своим мечом; тогда как защитники, наносящие удар вниз, могут размахнуться со всей свободой.

Ганс покачал головой — жест, которому он научился у обитателей деревни.

— Ваша абсурдность всегда оказывается хитроумной. — Он указал на небо, хотя и не поднимал головы: — Они полетели.

Дитрих провожал летунов взглядом, пока они не превратились в черные точки. Дозорные на стене тоже следили за ними, хотя они уже достаточно насмотрелись на подобные полеты, и новизна трюка начала пропадать. Они даже видели, как летал Макс Швайцер, хотя и без особого успеха.

— Блицль полон оптимизма, — сказал Ганс.

— Кто такой Блицль?

Ганс указал на ту сторону леса, где скрылись летуньи

— Готфрид. Тех, кто занимается его ремеслом, мы называем «маленькими молниями».[167]Во время грозы ваше небо рассекают огромные языки огненной жидкости, а Готфрид имеет дело с уменьшенными копиями того же рода.

— Elektronikos!

Лицо крэнка не могло изобразить изумления:

— Ты знал об этом? И ничего не сказал!

— Я вывел их подобие, исходя из философских принципов. Когда ваш корабль упал, огромная волна elektronikosпронеслась по деревне, причинив немалые разрушения.

— Скажи спасибо, что это была лишь легкая рябь, — сказал ему Ганс.

* * *

Впоследствии было трудно восстановить, что произошло. Готфрид находился в другом отсеке судна и не видел. Возможно, Виттих заметил ослабленный провод и попытался его поправить. Но в тот момент, когда он прикоснулся к «неизолированной» проволоке, Готфрид открыл затвор шлюза, пустив elektronikos свободно течь по каналу — и через Виттиха, — и те устремились, как и все жидкое, вниз.

— Лоренц схватил Виттиха за руку, чтобы оттолкнуть его в сторону, — рассказывал Готфрид на устроенном Манфредом расследовании, — и поток побежал и по нему тоже.

Как и по старику Пфорцхаймеру, подумал Дитрих. И по Хольцбреннеру и его ученику. Только сильней, как если бы поток хлынул через человека. «Человек — дни его подобны траве, как цвет полевой, отцветают они, — подумал Дитрих. — Повеет над ним — и нет его, и не узнает места его».[168]

— Человек по имени Лоренц не знал, что случится, когда он коснулся Виттиха? — спросил Гроссвальд. Он сидел подле Манфреда и Тьерри на судейской скамье, поскольку дело затрагивало его соплеменника.

— Он увидел, что Виттиху больно, — ответил Готфрид.

— Но ты знал? — настаивал Гроссвальд.

Слуга эссенции взмахнул руками, и все могли узреть ожоги на его ладонях.

— Я подоспел слишком поздно.

Барон Гроссвальд медленно проскрежетал:

— Ты не ответил на мой вопрос.

* * *

После того как обгоревшее тело бедного Лоренца упокоилось с миром, а Дитрих как мог утешил Ванду, Грегор пришел в пасторат принести свои соболезнования, «ведь вы оба были так близки».

— Он был милым и кротким человеком, — ответил Дитрих. — С ним было очень приятно говорить, при этом всегда оставалось ощущение, что еще больше осталось невысказанным. Дружба мелка, я думаю, если между двумя друзьями все может быть высказано. Я уверен, он хотел многое рассказать мне, но всегда было время отложить это на потом. Теперь «потом» не настанет. Но печаль Ванды, должно быть, намного тяжелей. Грегор пожал плечами:

— Он ей очень сильно нравился, но они жили как брат и сестра.

— Вот как! Я не знал об этом. Что ж, апостол Павел упоминал о таких отношениях в своих посланиях.

— О, она не давала клятвы целомудрия, отнюдь нет, пока ее мог посещать Клаус Мюллер. Что до Лоренца, то он, похоже, не имел склонности, ибо Ванда та еще Walküre,[169]чтобы укротить любой мужской порыв.

— Клаус Мюллер и фрау Шмидт! Грегор понимающе улыбнулся:

— Почему нет? Какую радость Хильда принесла с собой в постель мельника?

Изумлению Дитриха не было предела. О распутстве Хильдегарды Мюллер было хорошо известно, но он не ожидал того же от Ванды, женщины отнюдь не миловидной. Он вспомнил теперь, как на Плужный понедельник Лоренц сравнил свою жену и Клауса с верхним и нижним жерновом. Кузнец знал, или, возможно, даже терпел неверность своей супруги?

Запыхавшийся фра Иоахим появился в дверях:

— Вы срочно нужны в церкви, святой отец! Встревоженный Дитрих вскочил на ноги:

— Что стряслось?

— Крэнк Готфрид. — Щеки юноши, красные с мороза, пылали на бледном лице. Черные глаза сверкали. — О, истинно, не одно имя не было так чудесно избрано! Он обратился к Иисусу, и нам нужно, чтобы ты провел обряд крещения.

* * *

Готфрид поджидал в баптистерии, но Дитрих сначала повел его в ризницу и поговорил наедине.

— Почему ты решил креститься, друг кузнечик? — спросил он. — Любое таинство теряет смысл, если значение его не понято. В крещении главное воля, а не вода.

— Из-за Лоренца Кузнеца. — Готфрид медленно потер руками — жест, как заключил Дитрих, означавший глубокомыслие, хотя ритм потирання руками мог указывать на раздражение, замешательство или иное состояние мыслей. — Лоренц был ремесленником, как и я, — продолжил крэнк. — Человек низкого происхождения; к услугам тех, кто был выше его. «По справедливости поступает сильный, когда повелевает; по справедливости поступает слабый, когда повинуется».

— То же самое афиняне сказали мелосцам,[170]— вспомнил Дитрих, — но я полагаю, что слово «справедливость» у вас и у нас значит не одно и то же. Манфред не может обходиться с нами так, как с вами обходится барон Гроссвальд. Он ограничен обычаями и постановлениями манора.