Читать книгу - "Марсиане - Ким Стэнли Робинсон"

– Да ладно тебе!

– Так что мы можем здесь и сейчас установить новый рекорд высоты! Это я и предлагаю сделать и приглашаю всех, кто захочет присоединиться.

– Так, погоди минутку, – говорит Айлин.

Но всем не терпится это сделать.

– Минутку, – повторяет Айлин. – Я не хочу, чтобы кто-либо снял шлем и свалился мне тут замертво. У меня заберут лицензию. Мы должны проделать все по старинке. А ты… – Она указывает на Стефана. – Тебе нельзя, я запрещаю.

Стефан громко и длительно протестует, но Айлин непреклонна, и Ганс с ней соглашается.

– От шока у тебя может снова возникнуть отек. Никому из нас не следует оставаться без шлема слишком долго. Но несколько минут, думаю, можно. Только дышите сквозь сетчатые маски, чтобы согреть воздух.

– А ты можешь смотреть и спасти нас, когда мы свалимся замертво, – подтрунивает Роджер над Стефаном.

– Черт! – отзывается Стефан. – Ну ладно. Валяйте.

Они собираются под шляпкой своего шатра, откуда Стефан, случись что, теоретически сможет затащить их внутрь. Ганс в последний раз проверяет свой барометр и кивает остальным. Они стоят неровным кругом, смотрят друг на друга. И принимаются отстегивать шлемы.

Роджер отстегивает свой первым – годы работы гидом по каньонам оставили свой след, который проявляется теперь во многих мелочах, – и снимает его с головы. Когда он ставит его на землю, то сразу чувствует холод и пульсацию в висках. Делает вдох – сухой лед. Он не позволяет себе дышать глубоко, боясь, что легкие слишком быстро охладятся и это их повредит. Обычное дыхание, думает он, вдох-выдох. Хотя рот Дугала закрыт сеткой, Роджер видит, что тот широко улыбается. Забавно, как это становится заметно лишь по верхней половине лица. У Роджера щиплет глаза, грудь мерзнет изнутри, он вдыхает морозный воздух, и все его чувства усиливаются с каждым новым вдохом. Контуры камешков в километре от него становятся острыми и четкими. Тысячи, тысячи контуров.

– Это как дышать веселящим газом! – радостно кричит Артур резким голосом. Он ухает, как маленький ребенок, и этот звук кажется странно далеким. Роджер делает небольшой круг по одеялу из ржавой лавы и пестрых лоскутов лишайника. Глубокая осознанность дыхательного процесса словно соединяет его разум со всем, что он видит вокруг. Он чувствует себя лишайником непонятной формы, который борется за жизнь, как и все остальное. В солнечном свете сверкает беспорядочное нагромождение камней.

– Давай построим тур, – предлагает он Дугалу и слышит свой голос каким-то неправильным.

Они медленно проходят от камня к камню, поднимая их и складывая в кучу. С каждым вдохом Роджер ощущает всю свою грудную клетку изнутри. Остальные смотрят ясными глазами и шмыгают носом, погруженные в собственные раздумья. Роджер смотрит на свои руки, и те сквозь воздух кажутся нечеткими. Лицо Дугала порозовело и напоминает цветы смолевки. Каждый камешек – это кусочек Марса, и, собирая их, Роджер словно парит по воздуху, а вулкан кажется все больше и больше, пока наконец не предстает в натуральную величину. Стефан ходит среди них, ухмыляясь в своем шлеме и держась за него обеими руками. Так проходит десять минут. Тур еще не сложен, но они могут закончить завтра.

– Я сделаю сегодня вечером бутылочку с посланием! – радостно сипит Дугал. – И мы все что-то напишем.

Стефан начинает собирать всех в шатер.

– Ужасно холодно! – говорит Роджер, все еще осматриваясь вокруг, будто впервые все это видит.

Они с Дугалом – последние, кто заходят. Они пожимают друг другу руки.

– Бодряще, а? – кивает Роджер. – Воздух отличный.

Но воздух – лишь часть всего остального. Часть мира, а не планеты. Верно?

– Верно, – говорит Роджер, глядя сквозь стенку шатра на бесконечный склон горы.

Ту ночь они снова отмечают с шампанским, и, пока они теряют голову, вечеринка набирает обороты. Мари пытается взобраться по внутренней стене шатра, хватаясь руками за мягкий материал, и многократно падает на пол. Дугал жонглирует ботинками. Артур склоняет всех бороться на руках и выигрывает так быстро, что они решают, что он хитрит, и аннулируют все его победы. Роджер травит правительственные шуточки («Сколько министров нужно, чтобы налить чашку кофе?»), и заводит долгую и подвижную игру в ложечки. Они с Айлин играют в паре и при нырянии за ложечками падают друг на друга. Позднее, когда все сидят вокруг обогревателя и распевают песни, она сидит рядом с ним и прижимаются ногами и плечами. Детские шалости, знакомые и приятные – даже для тех, кто совсем не помнит своего детства.

И когда все ушли той ночью спать в свои уголки по периметру круглого пола шатра, все мысли Роджера заняты Айлин. Он вспоминает, как обтирал ей спину тем утром. Ее игривость этим вечером. Восхождение в бурю. Длинные ночи, проведенные вместе в шатрах. И далекое прошлое возвращается вновь – его дурацкая неконтролируемая память рисует ему образы времен, ушедших так давно, что теперь они не должны ничего значить… но они значат. В конце того похода тоже так было. Она проскользнула в его спальню и запрыгнула к нему! Тогда даже огороженные тонкими панелями они чувствовали себя менее уединенными, чем сейчас – в большом шатре с громким регулятором воздуха, где семь кроватей стоят одна от другой на приличном расстоянии и разделены перегородками – да, пусть прозрачными, но в шатре ведь было темно. Мягкий пол под ним – настолько удобный, что Мари называет его неудобным, – прогибается, когда он, Роджер, шевелится, но не распространяет колебания и не издает звуков. Короче говоря, он мог бы бесшумно прокрасться в ее кровать и лечь к ней так же, как она однажды легла к нему, и об этом бы никто не узнал. Это было бы по-честному, верно? Пусть и спустя почти двести лет. До конца восхождения не так много времени, а удача сопутствует смелым…

Он уже собирается пошевелиться, как вдруг Айлин оказывается подле него, трясет его за руку.

– У меня есть одна идея, – шепчет она ему на ухо.

А потом игриво добавляет:

– Может быть, я тебя и помню.

Они поднимаются еще выше и не видят больше ничего, кроме камней. Ни животных, ни растений, ни насекомых. Ни лишайников, ни снега. Все это осталось внизу, а они – так высоко на конусе вулкана, что становится трудно различить, где уступ сменяется лесами. В двухстах километрах позади и в пятидесяти внизу край уступа был виден лишь благодаря тому, что в том месте заканчивалось широкое снежное поле.

Однажды утром они просыпаются и обнаруживают слой облаков в нескольких километрах ниже по склону – тот словно обволакивает всю планету. Они стоят на краю огромного конического острова, еще больше, чем это море облаков. Облака кажутся белым изборожденным волнами океаном, вулкан – великой ржавой глыбой, небо – низким темно-фиолетовым сводом, и все имеет такой масштаб, что его едва ли возможно постичь. На востоке из моря облаков выпирает три широких пика – будто архипелаг, – три фарсидских вулкана стоящие в ряд, точно принцы перед королем Олимпом. Те вулканы, в пятнадцати тысячах километров от их группы, позволяют им чуть лучше понять необъятность видимого простора…