Читать книгу - "Времена не выбирают - Макс Мах"

Генерал с видимым интересом рассматривал Клаву, и ей очень скоро стало не по себе под взглядом этих черных блестящих глаз. Ей очень не понравился этот взгляд и то, как бесцеремонно прошелся он по ее лицу и фигуре. Все это происходило в полной тишине. Генерал молчал, а остальные, по-видимому, не смели говорить без его разрешения. Наконец генерал сказал что-то по-турецки. Голос у него был низкий и сильный, но произносил он слова тихо и медленно.

– Назовите свое имя и звание, – перевел на французский стоявший слева от нее офицер.

– Неверова Клавдия, – ответила она. – Я подданная Российской империи. В греческой армии служила в качестве волонтера. Звания не имею.

Перевода не последовало, и Клава поняла, что генерал конечно же хорошо знает французский язык, как и абсолютное большинство старших офицеров турецкой армии. Он просто демонстрировал свою значимость, дистанцию между ним, генералом, и военнопленной.

Генерал снова сказал что-то – две-три фразы, но эти его слова ей уже не перевели. Однако выражение лиц присутствующих в кабинете офицеров ей не понравилось. По лицам офицеров, в ответ на слова генерала, прошла какая-то волна улыбок, очень определенного свойства, а в глазах появился характерный блеск. Возможно, это и не встревожило бы Клаву, если бы не одно обстоятельство. Янычар не улыбнулся, он нахмурился.

* * *

– Ахалан бикун,[75]Эма.

– И тебе шалом,[76]Решад.

– Как поживает твоя семья? Все ли благополучно?

– Спасибо. У них все в порядке. Вчера получил от мамы письмо. Она пишет, что все здоровы. Отец работает. Саша заканчивает Технион. Будет работать у отца на моторном. А как твои, Решад? Все ли здоровы? Как Надия? Как Йилмаз?

– Божьим промыслом. Все здоровы. Йилмаз пошел в армию, но, думаю, все закончится быстрее, чем их пошлют на фронт.

– Дай бог.

– О чем ты хотел говорить?

– Ты становишься похож на еврея: сразу за дело.

– Такая у меня служба, Эма. Слушаю тебя.

– Мне нужна помощь, Решад.

– Чем я могу помочь, брат?

– Эта девушка… летчица, которую я сбил…

– Кысбалах![77]Эта шармута[78]убила моего брата!

– Она убила его в честном бою, Решад. Как воин воина. Она и меня сбила, если ты забыл.

– Не забыл. Прости, брат. Я злюсь не на нее.

– А на кого?

– На себя!

– ???

– Я бессилен помочь, Эма. Селим-паша хочет ее, и он ее получит. Кисмет.

– Что значит «хочет»? Мы в каком веке живем? Она же военнопленная!

– Она никто! Она пыль под ногами правоверных. Она… Селим-паша генерал и родич визиря!

– И контрразведка не хочет вмешиваться…

– Он не шпион и не предатель. Он командующий округом. И… Эма, ты же уже не мальчик с Адара! Селим-паша турок. Понимаешь? Он турок из знатной семьи, а ты еврей, а я – араб, да еще и немусульманин к тому же. А она… она просто красивая баба, за которой нет семьи. Ты понял меня?

Он замолчал, поднял свой стакан с неразбавленным ракы, посмотрел на него, как бы сомневаясь, и выпил водку залпом. Одним сильным глотком. Затем вынул из пачки папиросу и закурил. Моня сидел молча, рассматривая Решада, понимая всю правоту друга, но не в силах смириться с таким положением дел. Он смотрел на Решада, а видел лицо русской летчицы и понимал, знал наверняка, что это еще не конец. Чувствовал, как поднимается в нем решимость сделать что-нибудь такое, после чего возврата к прежней жизни не будет, и знал, что сделает это, что бы это ни было и чем бы ему ни угрожало. Знал, что сделает все ради этой женщины, которая убила брата его друга, чуть не убила его самого и едва не была убита им. Вот только там была война, а здесь была подлость.

– Что для тебя эта женщина? – нарушил молчание Решад.

– Дело не в женщине…

– Гей ин тохас,[79]Эма!

– Хорошо. Это дело чести!

– Честь – это хорошо, но ты врешь. Только не знаю, кому ты врешь, Эма, мне или себе?

Решад замолчал. И Зильбер тоже молчал. Ему нечего было сказать. Решад был прав. Между тем Решад докурил свою папиросу, затушил ее и негромко сказал:

– Если об этой женщине узнает пресса… не наша… Ты понял? Не наша. Ты помнишь Вайса?

– Какого Вайса?

– Моше Вайса. Он учился годом позже.

– Вайс… Да. А какое это имеет…

– Майкл Вайс представляет в Иерусалиме Ройтерс…

– Ройтерс… Я понял.

– Эма, Селим-паша не забудет.

– Не забудет.

– Ты перечеркиваешь свою карьеру.

– Элохим гадоль.[80]Спасибо, Решад. Ты мне помог.

* * *

Зимой тридцать восьмого она работала на линии Милан-Варшава. Седьмого февраля из-за грозы, разразившейся над горами, ей пришлось сесть в Цюрихе. Погода была скверная, в Цюрихе шел дождь, но ей все равно пришлось садиться, так как выбора уже не оставалось. Впереди по трассе бушевала гроза, аэродромы Швейцарии, Южной Германии и Австрии были закрыты – у них шел снег, а до Милана у нее уже не хватало горючего. Села она нормально, но перспективы были безрадостные. Синоптики на вопросы, когда же откроется маршрут, только пожимали плечами и раздраженно бормотали что-то о фронте циклона. Делать было нечего. Сидеть в аэропорту – бессмысленно, и от нечего делать она отправилась в клуб летчиков на Ваффенплатцштрассе. В клубе было тепло, накурено и шумно. И вот среди этого шума, состоящего из смеха, звона бокалов, многоголосого и многоязыкого говора, она и услышала имя человека, с которым хотела встретиться уже давно, с тех самых пор, как военный автомобиль доставил ее к воротам русского посольства в Стамбуле и двое молчаливых людей в гражданской одежде передали ее под расписку консулу Российской империи.

– Herr Weiss?

– Ja. С кем имею счастье познакомиться?

– Я… Меня зовут Клавдия. Неверова.

– О!!! Клаудиа! Вот так встреча! Я вас помню! Этот репортаж стоил мне аккредитации в Иерусалиме!

– Сожалею…

– Что вы, Клаудиа! Какие сожаления? Все вышло к лучшему. Мое начальство, в Ройтерс, сочло, что, как у вас говорят, «овчинка стоит выделки».