Читать книгу - "Царёв Пророк - Денис Нивакшонов"

Результат — ноль. С сегодняшнего дня за каждый промах сверх нормы — штраф из жалованья. А за три точных попадания подряд — надбавка. Понял?

Пушкарь, поражённый такой прямой и жестокой арифметикой, только замотал головой: «Понял, батюшка, понял!»

— Иди. Исправляй.

Григорий не кричал, не грозил казнями. Он вводил новую, непонятную для этих людей систему — систему личной ответственности и материальной заинтересованности. И она работала лучше угроз.

Тем временем на берегу Неглинной, у нового, срочно срубленного амбара, кипела другая работа. Сюда, в Москву, стекались мастера — самые знатные умельцы по меди и железу. Туляки — коренастые, молчаливые, с руками, покрытыми ожогами и шрамами. Устюжане — более говорливые, с хитрыми глазами.

Григорий стоял перед ними, разложив на бочке свои чертежи. Это были не привычные им «росписи» с узорчатыми заставками, а строгие схемы с размерами, выдержанными в одной мере.

— Вижу, мастера, дивлюсь вашему искусству, — начал Григорий, и в его голосе не было лести, лишь констатация факта. — Но ныне нужна не красота, а стандарт. — Он ударил пальцем по чертежу. — Ствол такой длины. Калибр — ровно в три фунта ядро. Вес лафета — не более двадцати пудов. Чтоб две лошади в упряжке могли его галопом вести.

Поднялся шум. Самый седой из туляков, мастер Потап, хмуро спросил:

— А на кой такой легкий? Он же от отдачи на части разлетится! Лить надо с запасом, с толстыми стенками!

— Разлетится, — кивнул Григорий. — Если лить как прежде, вслепую. А мы будем лить по расчёту. — Он достал другой лист с цифрами. — Толщина стенки у казны — столько, у дула — столько. Вес ствола — столько. Отдача будет, но её примет лафет новой конструкции. Я покажу.

Он не спорил, не доказывал. Он предлагал инженерное решение. И видя его уверенность, подкреплённую странными, но точными цифрами, мастера, ворча, соглашались. Их цеховое высокомерие сталкивалось с знанием, которое они не могли оспорить.

Через неделю запылился первый опытный образец. Лёгкий, почти изящный ствол на деревянном станке с железными осями. Его привезли на полигон.

— Стреляй, — приказал Григорий тому же пушкарю Семёну.

Тот, с новым, сосредоточенным упрямством в глазах, зарядил, навёл, подложил камень под колесо. Выстрел был более звонким, отчётливым. Ядро, свистнув, ударило в самый центр щита, разнеся его в щепки.

На полигоне воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском ломающихся досок. Пушкарь Семён обернулся к Григорию. На его лице было не просто облегчение, а зарождающаяся профессиональная гордость.

— Ну? — спросил Григорий.

— Ложится, батюшка! — выдохнул Семён. — Точнее гораздо! И откатывается ровно!

Григорий подошёл к орудию, потрогал ещё тёплый ствол. Он не улыбался. Но в глазах, смотревших на это творение меди и расчёта, было то же самое, что и у пушкаря, — удовлетворение от хорошо сделанной работы.

— Записывай, — сказал он подьячему. — Пушкарю Семёну — надбавку за точную стрельбу. А мастеру Потапу и его артели — первый гонорар. Заказ на десять таких стволов. К осени.

Он повернулся и пошёл прочь, к Кремлю. Сзади снова грохнул выстрел. Потом ещё один. Они больше не были хаотичными. Они ложились в чёткий, суровый ритм приближающейся войны. Риторика кончилась. Начиналась практика.

Глава 41

Лето в тот год выдалось строптивое, неласковое. Солнце, будто выдохшись, пряталось за свинцовую пелену туч, а с северных морей дул пронизывающий ветер, несущий обещание ранних заморозков. В каменных палатах Кремля, несмотря на июнь, топили печи. Воздух был густым, пахнущим дымом и мокрой шерстью боярских шуб.

Боярская дума собралась по зову государя. Борис сидел на троне, его лицо было бледно и сосредоточено. Рядом, на особом месте, сидел Григорий. Его присутствие здесь уже стало привычным, как шум дождя за окном.

— Средства на новые полки и пушки требуются немалые, — начал Борис, без преамбул. Его голос было громогласно и слышно от стены до стены. — Казна истощена голодными годами. А ныне и природа на нас ополчилась. — Он кивнул в сторону зарешеченного окна, за которым хмурилось небо. — Холода губят озимые. Вновь голод стучится в двери. Предлагаю обсудить, как и вооружение не ослабить, и народ от новой напасти уберечь.

Поднялся один из бояр, пожилой и осторожный князь Мстиславский.

— Государь, забота о земле Русской — дело первейшее. Но ежели народ с голоду помрёт, то и защищать будет некого. Не отложить ли военные приготовления? Сосредоточиться на хлебе насущном?

В зале загудели. Многие бояре, чьи вотчины страдали от неурожая, готовы были поддержать эту мысль.

Григорий поднялся. В его руках была испещрённая цифрами тетрадь.

— Князь Фёдор Иванович прав, — сказал он громко. — Хлеб — это жизнь. Но и пушки — тоже. Без них жизни этой не будет. — Он открыл тетрадь. — Вопрос не в «или-или», а в том, как сделать и то, и другое. — Григорий перелистнул страницу. — За последнюю седмицу на полигоне выпущено ядер: 127. При этом, благодаря новой системе учений, расход пороха сократился на одну десятую против прежних норм. Экономия.

Он дал этим цифрам прозвучать, прежде чем продолжить.

— Что до хлеба… Голод не за горами. Но мы к нему готовы лучше, чем в прошлый раз. Сеть государевых амбаров уже создана. Осталось их наполнить. — Он посмотрел на Бориса. — Предлагаю не вводить новые налоги, а объявить чрезвычайный государев закуп хлеба по твёрдым ценам. За счёт средств, сэкономленных на оптимизации военных расходов и части доходов от продажи пушнины из Сибири. Купцы, зная о грядущем дефиците, взвинтят цены. Мы должны опередить их.

— А где взять серебро на сии закупы? — раздался другой голос из толпы бояр.

— Переплавить, — холодно ответил Григорий. — Я уже составил опись ветшающей утвари в приказах, неиспользуемой посуды в казне. Это тонны серебра, которое лежит мёртвым грузом. Его место — не в сундуках, а в обороте. На хлеб. На пушки.

Идея переплавить царское добро на нужды государства повергла многих в шок. Но Борис, подумав, медленно кивнул.

— Рассудительно. Казне служить должно всё, даже пыль в сундуках. Будь по сему.

Когда заседание окончилось и бояре, оживлённо обсуждая новые указы, стали расходиться, Борис и Григорий остались вдвоём в опустевшей палате.

— Тяжелый год выдался, Григорий, — тихо произнёс царь, глядя в окно на хмурое небо. — Холода… будто сама природа против нас.

— Природа не за и не против, государь. Она — условие задачи, — так же тихо ответил Григорий. — И мы эту задачу решим. В Холод замёрзнут реки, что помешает врагу. Он заставит нас быть изобретательнее. Мы создадим не просто армию, государь. Мы создадим систему, которая сможет выстоять и в голод, и в стужу,