Читать книгу - "Шарлатан - Квинтус Номен"

Причем я даже бабе Насте рассказал, что именно — но она, меня выслушав, ласково улыбнулась и, погладив меня по голове, тихо сказала:

— Ах ты, шарлатан-то какой у нас растет на радость маме!

Я сильно подозреваю, что она понятия не имела, что это слово означает, но произнесла-то она его в присутствии других детей, живущих в доме. И, как я вскоре понял, жизнь моя после этого заиграла совершенно новыми красками…

Глава 2

В деревне колхоза не было, однако колхозников было много. Точнее, колхозниц: почти все женщины трудолюбивого возраста записались в Грудцинский колхоз. Потому что за работу в колхозе начислялись трудодни, а за трудодни давали зерно. В основном местные колхозницы там старались брать просо, ну и немного пшеницы тоже. Просо шло на пшенную кашу (немного) и на прокорм кур (большей частью), а пшеницу сдавали на помол на паровую мельницу в Ворсме и домой приносили уже муку. Правда, муки было не особо и много, но в деревне и хлеба помалу пекли: в основном все же народ питался дарами собственных огородов и окрестных лесов. И вообще, к вопросам пропитания все очень трепетно относились — и уже в августе баба Настя занялась созданием запасов на зиму. Это кроме еще с июня запасаемых грибов и ягод (которые большей частью просто сушили), а запасать она стала яблоки.

В огороде у нас росли две яблони: одна старая антоновка и одно «неизвестного вида», которое я определил как коричное полосатое. Как определил — сам не понял, просто сам для себя его так назвал и на этом успокоился. А вот баба Настя не успокоилась, так как яблок на ней выросло ведер двадцать. И она каждый день одно-два ведра аккуратно резала пополам, вытаскивала сердцевинку и ставила часа на два-три в протопленную печь. А затем ложкой вытаскивала из шкурки размягшую мякоть, протирала ее через сито (у нее для этого отдельное сито было), раскладывала получившееся месиво на противни, устланные промасленной оберточной бумагой и снова пихала в теплую печь. А на следующее утро вытаскивала из печи листы яблочной пастилы!

Эту пастилу она скручивала в рулончики, которые завертывались уже в другую бумагу (по виду похожую на пергаментную) и все это немедленно отправлялось в ледник. Оказывается, и такой у нас был, причем лед в нем даже до сентября растаял далеко не весь. А на мой вопрос, почему бы яблоки просто не высушить, баба Настя только улыбнулась и ответила, что сушеные яблоки хранить будет негде. То есть где-то до ноября будет негде, а до ноября яблок получится еще много насушить. И у меня в этом даже сомнений не было: уж насколько мне казалось, что на этой яблоне яблок много, но стоящая неподалеку антоновка вообще была вся увешана и выглядело это так, будто на дереве яблок было больше чем листьев (хотя если по весу считать, то так оно и было). И антоновку она тоже в пастилу добавляла: яблоки-то понемногу сами падали и упавшие тут же в переработку и шли. Ну, те, которые люди съедать не успевали — но успевали есть в основном все же коричное, так как антоновка было еще очень кислой.

Однако такая заготовка на зиму приводила к тому, что в доме было очень жарко, ведь печь уже с середины августа топили дважды в день, так что я почти все время проводил на улице. В компании других местных детишек, правда, большей частью все они были меня заметно старше. А если начистоту, то в компании я был самым младшим, а меня оттуда не прогоняли, скорее всего, потому, что я уже и разговаривать довольно неплохо умел, и даже рассказывать остальной детворе всякое интересное. Причем откуда все это интересное у меня в голове появлялось, я пока еще не разобрался, но это никого и не интересовало, даже меня. Но все же большей частью я не говорил, а слушал, что говорят другие — и этим другим люто завидовал. Потому что старших в этой компании отцы уже и в Ворсму свозить успели, а Ворсма — это ведь город, и там даже электрическое освещение есть!

Фантазии детей, рассказывающих о городских чудесах, могли бы позавидовать братья Гримм вместе с Ш. Перро:

— Там по скрученным проводам течет ток, а ток этот горит куда как шибче керосина и его даже поджигать не надо!

— А как от там течет?

— Просто провода — это трубочки такие медные, как у Евсеевых в аппарате, но очень тоненькие. И трубочки эти тоже скручены, чтобы ток лучше остывал. А еще там специальный кран стоит, которым ток то закрывают, то открывают когда свет нужен.

— У Евсеевых в аппарате никакого крана нет! И их милиционеры точно поймают и в тюрьму посадят!

— А тут есть. А Евсеевы не нарушают ничего, они же не из хлеба у себя все делают, а из березового сока или из яблок, или вообще из рябины — а рябина никому не нужна! Поэтому милиционеры их ловить не будут, а еще и спасибо скажут!

Самогон, как я узнал от ребятни, в деревне гнали почти все. Но если раньше и змеевик имелся почти в каждом доме, то в последние лет несколько все гнали, пользуясь аппаратом у этих Евсеевых. Потому что у них все было сделано «по науке», медная труба змеевика даже посеребренной внутри была, а аппарат вообще официально зарегистрировали: старший сын в семье работал в Ворсме аптекарем, и он своего отца и брата оформил как «артель», изготавливающую лекарственные настойки. И они действительно эти настойки делали, но ведь не круглый год и далеко не каждый день. А отказать соседям в «аренде» аппарата, причем тем соседям, которые их заведение дровами снабжали и в значительной степени сырьем, у них и мысли не возникало. Поэтому народ в деревне в основном пил продукт собственного приготовления, но все же пил в меру, и обычно запасенных пары дюжин бутылок (в основном поллитровых) всем хватало на год пития. То есть хватало на все праздники в году. А отдельные товарищи, использующие продукт «магазинный», считались кем-то вроде «мажоров». Например дядька Алексей, который «самопал» мог пригубить только на большой праздник.

Интересно, что в деревне на самом деле самогон гнали исключительно из «даров дикой природы», и большую часть гнали из березового сока («укрепляемого»