Читать книгу - "Смутные дни - Тим Волков"

— Отец, я же сказал, что не хочу тебя видеть. Уходи, не позорь меня перед людьми.

— Позорь? — выдохнул Субботин, явно не ожидая такого поворота разговора. — Да как же я тебя позорю? Я отец ведь твой родной! Я же… Я же…

— Что? Нечего сказать? Ничего доброго не вспоминается? — ядовито ответил сын. — Только самогон, трактир твой, где ты практически жил, да морфий, за которым ты меня в больницу отправлял?

— Так я же… так ведь… — и вдруг лицо его вспыхнуло, раскраснелось от злости — только шрамы остались белыми, еще больше выделяясь. — Да ты и сам хорош! Бросил семью, сбежал! Все село смеялось надо мной — вырастил помощничка! А я, между прочим, тебя кормил, растил!

— Кормил? Ты меня бил, отец! Каждый вечер, как напьёшься, ремень в руки — и на меня! Помнишь, как я прятался в сарае? А мать плакала, умоляла тебя остановиться! — он сделал шаг вперед. — И морфий твой… Ты не отец был, а проклятье.

- Не смей так говорить! Я кулак был, землю держал, в достатке все тебе давал, еду, кров, пока эти красные не отняли всё! А ты… неблагодарный! На них теперь работаешь? Вот так! Я для тебя старался! А ты…

— Старался? Ну спасибо за такие старания! — Аристотель сделал глубокий вдох, взял себя в руки. Устало спросил: — Отец, что тебе надо? Я сказал, не хочу тебя видеть.

— Да как же так то? — горько рассмеялся Субботин. — Родного отца видеть не хочешь?

Аристотель не ответил. Повисла тяжелая пауза. Иван Павлович даже хотел что-то сказать, чтобы разрядить обстановку, но нужных слов не нашел.

— Аристотель, ты это… ты прости уж меня… — опуская взгляд, совсем тихо произнес Субботин. Он начала отходить от вспыхнувшей злости и становился грустный и какой-то потухший. — Коли так вышло… Грешен. Было дело с морфием, тут ничего сказать не могу. Ну теперь то нет уже… не держи зла… Господь велел всем прощать…

— Я атеист, — отрезал Аристотель.

Субботин округлил глаза, глянул на сына так, будто видел впервые. Покачал головой.

— Ну да, это сейчас модно, в бога то не верить. Все равно… прости…

— Простить? — усмехнулся Аристотель. — Слишком поздно, отец. Ты мне жизнь отравил. Иди куда шел. А у меня своя дорога.

Аристотель повернулся к доктору, протянул руку.

— Иван Павлович, приятно было вас тут встретить, в отличие от других людей. Надеюсь, еще раз увидимся. Извиняюсь, что не удалось поговорить чуть больше. Прощайте!

С этими словами он пожал руку доктору и поспешно пошел прочь.

- Аристотель… сын… — крикнул ему вслед Субботин, но парень даже не обернулся.

Иван Павлович проводил взглядом парня, повернулся к Субботину, не зная что и сказать.

— Ушел… — задумчиво произнес тот.

Сейчас Субботин выглядел еще хуже, словно за мгновение постарев лет на десять — голова свесилась, плечи опустились, весь он стал словно из него вынули стержень. На потухших глазах навернулись слезы.

— Не ожидал его увидеть тут. Повзрослел! Совсем уже взрослый стал! Я же его с пеленок… Хотел сказать… жалею обо всём. — Слёзы текли сильнее, он не вытирал их, глядя в пустоту, где исчез Аристотель среди прохожих. В горле у Субботина клокотало и булькало. — А он ушел… Вот ведь как бывает.

— Он молод, — тихо сказал доктор. — Дай ему время.

Субботин-старший вздрогнул всем телом, плечи затряслись.

— Время… — пробормотал он, кашляя. — Я хотел… чтобы он знал. Любил я его… по-своему. А сейчас… всю жизнь загубил… Обратно бы… Да теперь наверное уже и поздно.

Он отвернулся, глядя на улицу, где мальчишка гнал тележку, а вдали виднелся силуэт поезда. Субботин-старший вытер лицо рукавом.

— Поздно… — прошептал он, будто себе.

Вдруг он выпрямился, вздрогнул, словно очнувшись, и, не сказав больше ни слова, пошёл прочь, шатаясь. Его шаги хлюпали по лужам, фигура растворялась в толпе, пока не исчезла за углом улицы, где дымили трубы депо.

Иван Палыч остался один.

* * *

Ближе к вечеру Иван Павлович вернулся в Зарное. И сразу же в больницу — проведать своего главного пациента. Весьма был удивлен, увидев на пороге Гробовского.

— Глафира вызвала, — пояснил он очень строго. — Гвоздиков очнулся.

— Очнулся⁈

Доктор вбежал в палату.

Яким и в самом деле был в сознании, лежал на кровати, воровато оглядываясь. Увидев доктора, улыбнулся.

— Иван Павлович, неужто ли я жив? Думал все, умер, в рай попал. Да смотрю стены серые, в раю то белые должны быть. А вот санитарка — настоящий ангел. Красивая. А это с вами кто… — он пригляделся. И едва разглядел, как сразу же скис. — А, это вы, Алексей Николаевич… и вам добрый день.

— Яким, — протянул Гробовский. — Что же ты так себя не бережешь? Довела тебя твоя разгульная жизнь до кровати в больнице. Вон, еле выкарабкался. Должен доктору — за то, что спас тебя.

— О чем это вы? — выдохнул тот.

— Ефим, мне сейчас некогда тут долгие беседы вести. Я тебе вопросы позадаю — а ты на них отвечай. И от того, как ты на них ответишь, будет зависит очень многое для тебя.

— Конечно… я… вы… отвечу что нужно… — Гвоздиков заметно занервничал.

Ефим отвёл взгляд, его губы искривились в слабой ухмылке.

— Алексей Николаевич, я всегда рад помочь, но самочувствие сами видите какое…

— Вот про это и спрошу в первую очередь, — кивнул Гробовский. — Кто тебя так?

— Так это… я ж говорил уже доктору… — он посмотрел на Ивана Павловича, громко икнул и вдруг начал тараторить. — Алексей Николаевич, ведь самочувствие у меня неважное. Вот, порезали меня. И головой я еще ударился. Да не один раз.

— Да мне плевать чем ты там и сколько раз ударился! Яким, ты давай на вопросы отвечай, а не про свою дурную голову рассказывай — это я и без тебя знаю.

Гробовский уже начинал терять терпение.

— Алексей Николаевич, так я же и говорю. На вопросы конечно отвечу… только я не помню ничего!

— Что⁈ — в один голос произнесли доктор