Читать книгу - "Кукушата Мидвича. Чокки. Рассказы - Джон Уиндем"

Анжела взглянула на него с неприязнью.

— Вполне возможно, и, вероятно, это может представлять большой научный интерес, но в настоящую минуту меня занимает вовсе не это. Я хочу знать, каким образом блокада может быть прекращена.

— Дорогая, — стараясь успокоить ее, сказал Зиллейби, — твои чувства вполне понятны, но мы уже давно знаем, что, если Детям вздумается вмешаться в нашу жизнь, мы ничем им помешать не сможем. В данном случае, по причинам, о которых я не имею представления, они решили вмешаться.

— Но, Гордон, ведь речь идет об этих несчастных, что лежат в Трайне и которых хотят навестить родственники.

— Дорогая, я не вижу ничего, что бы ты могла сделать, разве что поискать кого-нибудь из Детей и попытаться, исходя из гуманных позиций, объяснить ему свою точку зрения. Он, возможно, рассмотрит твою просьбу, но результат будет зависеть от причин, толкнувших их на такую меру, не так ли?

Анжела смотрела на своего мужа без всякого удовольствия. Она уже готова была что-то ответить, но передумала и вышла из комнаты с весьма мрачным видом. Когда дверь закрылась, Зиллейби покачал головой.

— Высокомерие мужчины всегда имеет оттенок фанфаронства, женское же — куда тоньше. Мы — мужчины — порой, вспоминая о некогда могучих динозаврах, задумываемся над тем, когда, где и как закончится наше собственное бытие.

Но не такова женщина. Бессмертие — вот фундамент ее веры. Войны и катастрофы могут приходить и уходить, народы — возвышаться и гибнуть, империи — рушиться в муках и потоках крови, но все это затрагивает лишь поверхность бытия. Только она — Женщина — вечна и значима, и она пребудет во веки веков. В динозавров она просто не верит. Она не верит даже в то, что мир мог существовать и до ее появления на Земле. Мужчины способны строить и разрушать, развлекаясь со своими игрушками. Да и кто они такие — просто резвунчики, шныряющие под ногами, приставалы, эфемерные домашние приспособления, тогда как Женщина в своей неразрывной мистической связи с самим Великим древом жизни знает, что нет ей замены. Так хочется иногда знать, была ли самка динозавра в те давние времена одарена такой же незыблемой уверенностью?

Он замолчал, но было видно, что это только преамбула.

— А какое отношение сказанное имеет к настоящему? — подыграл я.

— Такое, что если мужчина считает мысль о своем вероятном видовом вытеснении, скажем, отвратительной, то женщина полагает ее просто неосуществимой. А поскольку в этом случае о ней и думать не стоит, то соответствующая гипотеза есть не что иное, как полное неприличие.

Видно, мне еще раз предстояло подыграть ему:

— Если вы пытаетесь доказать, что вам видно нечто, остающееся невидимым для миссис Зиллейби, я…

— Но, дорогой друг, если не ослепляться чувством незаменимости, то придется признать, что мы, подобно другим властителям мироздания, нам предшествовавшим, в один прекрасный миг будем кем-то заменены. Существуют два пути, которыми это может осуществиться: либо благодаря нам самим, то есть путем самоистребления, либо вторжением каких-то новых видов, для борьбы с которыми мы недостаточно хорошо экипированы. Так вот, сейчас мы оказались лицом к лицу с умом и волей, превосходящими наши. И что мы можем им противопоставить?

— Это, — ответил я, — звучит пораженчески. Если, как я предполагаю, все сказанное выше говорилось всерьез, то не слишком ли грандиозные выводы вы делаете из столь скромных предпосылок?

— Очень похоже на то, что говорила моя жена, когда эти «предпосылки» были куда меньше и моложе, — отозвался Зиллейби. — Она даже зашла так далеко, что с презрением отвергла мысль, будто такие удивительные события вообще могут происходить здесь — в самой прозаичной английской деревушке.

Тщетно пытался я убедить ее, что события не стали бы менее удивительными, случись они в другом месте. Она же чувствовала, что подобное явление было бы менее поразительным, произойди оно в неких экзотических далях, например, в деревушке острова Бали или в мексиканском пуэбло. Она считала, что такая история может случиться только с другими людьми. К сожалению, происшествие имело место именно здесь и развивалось оно согласно законам весьма огорчительной логики.

— Меня беспокоит не то, где оно произошло, — настаивал я. — Меня тревожат ваши предположения. И больше всего то, что вы считаете непреложным фактом, будто Дети могут творить все, что захотят, и нет способа их остановить.

— Было бы глупо стоять на такой дидактической позиции. Остановить их можно, но сделать это довольно трудно. Физически мы куда слабее многих животных, но одержали над ними верх потому, что обладали разумом, более высоким, чем они. Единственное, что может нас победить, — это еще более мощный разум. Нам это никогда не казалось серьезной угрозой: с одной стороны, вероятность появления такого разума представлялась ничтожно малой, а с другой — еще более невероятной была мысль, что мы позволим ему развиться до такой степени, что он станет угрожать нашему существованию.

И тем не менее вот он, еще один маленький трюк из шкатулки Пандоры, этого бездонного эволюционного процесса. Коллективный Разум — две мозаики, одна из тридцати, другая из двадцати восьми кусочков. Что можем мы, с нашим индивидуализированным мозгом, мы, сносящиеся друг с другом при помощи самых примитивных средств, противопоставить тридцати умам, работающим как единый Разум?

Я запротестовал, что, даже если это так, Дети вряд ли сумели бы аккумулировать столько знаний за какие-то жалкие девять лет, чтобы противостоять огромной сумме человеческого знания, но Зиллейби отрицательно покачал головой.

— У правительства были свои замыслы, благодаря чему Детей обеспечили лучшими преподавателями, так что сумма их знаний должна быть весьма значительной; да я это просто знаю по своему опыту, ибо, как вы, вероятно, слышали, иногда читаю им лекции. Накопление знаний важно, хотя и не является само по себе главной причиной грозящей нам опасности. Помните, Фрэнсис Бэкон писал: «Nam et ipsa scientia potestas est»?[7] Следует пожалеть, что столь знаменитый ученый нес иногда сущую чепуху. Энциклопедия набита знаниями, но не умеет ими пользоваться; каждый из нас знает людей, обладающих прекрасной памятью на факты, но не умеющих хоть как-то применить эти факты на практике; компьютер может выдавать знания кипами и во многих экземплярах, но все эти знания никак не будут использованы, пока к ним не прикоснется понимание. Знание — всего лишь вид топлива, а нужен еще мотор понимания, чтобы превратить его в силу.

А больше всего меня тревожит мысль о мощи, производимой пониманием, работающим на небольших количествах топлива-знания с КПД, в тридцать раз превышающим КПД нашего мозга. Какова может быть производительность мозга у