Читать книгу - "Солдат императора - Клим Жуков"

Вот это скромняга! „Художник с большой буквы „Х“, непревзойденный мастер“… Точно! Челлини! Молодое флорентийское дарование, о котором только и разговоров было от Венеции до Рима! Скульптор, ювелир, чеканщик, гравер, живописец, музыкант, поэт. Его дароносицу я видел в Папском дворце, и, кажется, золотого дельфина… Да… если я когда-нибудь достигну таких вершин хоть в чем-нибудь, можно сказать, что жизнь удалась. Ну что же, с таким человеком я не прочь и пообщаться. И мы начали общаться, вышагивая по гулким плитам в тени колоннады.

Надо сказать, что „общался“, в основном, Челлини, а я слушал и мотал на ус. Этот, несомненно умный флорентийский гений, обладал красноречием записного оратора и неисчерпаемым запасом хвастовства.

Я успел выяснить, что Бенвенуто лучший ювелир, скульптор и прочая, прочая. Что его шпаги боится половина Италии, а вторая половина не боится только потому, что не видела его в бою. Что Микельаньоло Буанароти и Рафаэль – великаны искусства, но он уже с ними вполне сравнялся, и это в юном возрасте, а с годами он превзойдет их и не только их. Что у него море заказов от самых знатных и богатых людей Европы. И все в таком духе. Что Торриджани^[45] – отличный мастер, но ремесленник и не более того. Что он не имел права бить морду и ломать нос Микельаньоло, потому что тот – гений, в то время как Торриджани – ремесленник. И прочая. И так далее.

Мы договорились встретиться завтра в полдень на площади перед Советом Сеньории, где выставлены картоны^[46] божественного Леонардо да Винчи и Микельаньоло, сделанные по заказу Пьетро Содерини, которые я просто обязан увидеть, как человек образованный и тонко чувствующий. После дворца Совета я непременно должен пойти в один кабачок, где собираются лучшие художники Флоренции. И так далее. Короче говоря, на завтра у меня весьма обширная программа.

Когда мы распрощались, вашего покорного слугу слегка пошатывало. Господи, да разве может в человеке быть столько энергии!?

Тассо в школе так и не появился.»

Из дневника Адама Райсснера.

21 сентября 1522 года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа.

Флоренция. О посещении дворца Совета Сеньории и знакомстве с художественным сообществом.

«…после того, как Пауль Гульди любезно пригласил меня с собою. Картоны, что хранятся в Совете Сеньории, чудесны, слов нет, что бы описать их великолепие. Не даром, люди искусства почитают их настоящей школой живописи, ибо два титана, чьим мастерством восхищается вся Европа, в этих работах превзошли сами себя.

Ничтожный Пьетро Содерини, которого наши войска с треском вышибли из Флоренции в 1512 году, этим заказом, пожалуй, навсегда обессмертил свое имя. Пройдёт жалких двести лет, и кто такой Содерини никто и не вспомнит, может быть, кроме нескольких пропитанных пылью служителей Клио^[47]. А имена Леонардо и Микельаньоло пребудут в веках, и хитроумный Пьетро навсегда приклеится к их славе.

Право, история сохраняет не только геростратов, чему не может не радоваться сердце образованного человека.

Полотно да Винчи изображает триумфальную победу флорентийской конницы над сиенцами в битве при Ангиларе 1440 г. Момент, когда под ударами мечей падает знамя Сиены предан с великой живостью, так что кажется, что ты оказался там – в пылу сражения, лязг доспехов и звон клинков, а рука всякого настоящего солдата, хоть раз вкусившего смертельной карусели, сама ищет рукоять шпаги.

Микельаньоло живописал битву при Кашине 1364 г.

Из вод реки Арно выбегают обнаженные пехотинцы, поднятые тревожным сигналом труб, и спешат к своему оружию. Как говорил Бенвенуто Челлини, и как я это запомнил: „с телодвижением таким прекрасным, что никогда ни у древних, ни у других современных не видано произведения, которое бы достигало такой высокой точки мастерства“.

Названный сеньор не преминул, правда, восторгаясь картонами, сообщить, что копии, что он снял с них, по его мнению, удались даже лучше оригиналов. К сожалению, сеньор Челлини болтлив и хвастлив, не менее чем талантлив.

Пока мы разглядывали вышепомянутые картоны и другие произведения, к нам присоединились некие господа Луиджи Пульчи и Микеле Реджио – знакомцы Челлини.

Реджио оказался скульптором и тут же принялся уговаривать моего спутника позировать ему, так как, по его словам: „никогда не встречал столь совершенного сложения и воинственной фигуры в сочетании со столь красивым и правильным лицом“.

Мне Реджио не понравился, так как в нем было что-то порочно женственное, а заговорщическое подмигивание и жесты, что посылал мне за спиною у того Челлини, только укрепили мои подозрения.

Пауль, однако, по обычной своей наивности не понял ничего и ничего не заметил, после недолгих переговоров согласившись послужить натурщиком для сказанного Микеле Гусаконти. Согласие его вызвало новый приступ веселья у Бенвенуто и его приятеля Луиджи Пульчи. Надо бы предупредить Пауля о возможной нездоровой природе Реджио.

После мы проследовали в таверну „У трёх корон“, где и пробыли до глубокого вечера в компании художников, их друзей и развеселых подруг. Туда же явился известный ваятель Пьетро Торриджани, который недавно вернулся из Англии, где выполнял большую работу для короля Генриха Тюдора^[48].

Я много слышал об этом человеке, который, будучи искусным художником, чаще сражался на войне, чем занимался искусством. И в самом деле, он больше напоминал великого вояку, нежели скульптора, особенно жестами своими, зычным голосом и привычкой грозно хмурить брови, способной нагнать страху на любого храбреца.

Торриджани много и занимательно повествовал о своих приключениях и подвигах „у этих скотов англичан“, как он неизменно изволил их называть.

Вино лилось рекою, и разгоряченный хмелем Челлини умудрился повздорить с Торриджани из-за давней его размолвки с Микельаньоло Буанарроти. Их помирили, хотя, кажется, каждый остался при своем мнении, ведь эти итальянцы горячи как андалузские скакуны и упрямы как ослы, а сеньор Челлини, в обоих качествах вообще имеет мало равных.

Только ссора была прекращена, как он умудрился поругаться с Луиджи Пульчи, ибо некая молодая, привлекательная особа, которую, кажется, звали Пантасилея уделяла персоне Пульчи гораздо больше благосклонного внимания, нежели ему, что вызвало ревность, неудовольствие и серьезную ссору, едва не закончившуюся дракой. Это уже меня мало занимало, так как я смог, наконец, отдаться наслаждению женскою лаской, вознаграждая себя за те долгие месяцы воздержания…»