Читать книгу - "Планета парадоксов - Ирина Седова"

вертикаль. Эльмар потерял ощущение времени. Но по мере того, как уменьшались внизу берег, роща, и остатки Рябинкиного озера, решимость его свести счеты с жизнью слабела.

«Может, не надо?» — подумал он. Но крыша кабины над ним уже таяла. Эльмар почувствовал сильную до тошноты усталость и, инстинктивно вцепился во что-то, на миг прикрыв глаза.

Резкий рывок заставил его приподнять веки.

Эльмара волокло куда-то. Jн никак не мог понять, чего от него хотят, его мутило и он желал только одного: чтобы его оставили в покое.

Потом был толчок, и Эльмар опять потерял сознание.

Когда глаза его открылись, он попробовал приподняться но что-то ему мешало. Он лежал на боку, но его продолжало качать. Измятая трава вокруг и ремни безопасности под мышками сказали ему, что он на земле и жив, каким бы странным и необъяснимым этот факт ни был.

Эльмар отстегнулся и встал. Кресло, к которому он только что был привязан, поползло куда-то за двумя парашютами. Эльмар безучастно проводил его взглядом. Тут, по крайней мере, всё было ясно: кресло Эльмар снял со старой машины. Страшно хотелось есть. И он побрёл к городу.

Роща была совсем близко от него, но Эльмару казался вечностью путь до неё. По лбу его струился пот, и сердце стучало, гулом отдаваясь в висках.

Тут он вспомнил, что на поляне, неподалеку от того места, где сегодня была его машина, росла съедобная травка. Добравшись до неё, он упал на колени и начал жадно рвать маленькие кислые стебли. Они не насыщали, но мутить перестало. Съев последний листик, Эльмар поднялся. И от резкого движения перед его глазами поплыли зеленые круги.

«Здорово меня клонит», — подумал он, выходя на тропинку вдоль озера. Он прислонился к дереву и усмехнулся: на примятой траве вокруг камышей валялись ограничитель высоты и обрывки проводов. Организатор незаметных исчезновений из него получился некудышний.

Эльмар собрался с силами и оттолкнулся от ствола. Теперь он шёл медленно, но головокружение уже не мешало. Наоборот, Эльмар словно потерял вес. Он не ощущал ни ног, ни тела, лишь уши почему-то закладывало. Но, спускаясь с горы, он снова почувствовал дрожь в ногах и тошноту, а, когда добрался до ближайшего домика, вынужден был несколько минут отдыхать, ухватившись за стволик изгороди.

«Всё же со мной что-то неладно, — подумал он. — Надо позвонить Мартину.»

Почему ноги понесли Эльмара не к ближайшему телефону-автомату, а к знакомому домику возле аллеи из синих тюльпанов, Эльмар не мог себе объяснить ни тогда, ни после. Он заметил только, протягивая руку к дверному звонку, что рука его стала прозрачной и тонкой. И это поразило Эльмара.

— Эльмар, ты? — воскликнула испуганно Ниночка, открыв дверь. — Что с тобой?

— Наверное, я. Это ты теперь здесь живёшь? Я хотел стелефонить, можно?

— Да. А ты не заболел случайно?

— Нет, то есть да, немного. Ставил эксперимент, сколько дней смогу прожить без пищи. И перестарался. — Эльмар говорил нарочито шутливым тоном.

— А мне на дежурство… Да ты заходи в дом. Ты подо-жди здесь немного, я приду, я только предупрежу: Я только замену себе найду, я вернусь, ты не беспокойся:

Чуть за Ниночкой закрылась дверь, Эльмар набрал номер Солнечного и шифр Мартина.

— Дружище, я прихворнул. Я в Долинном, у твоей бывшей медсестры, у Ниночки. Она теперь живёт в твоём бывшем доме.

— Побудь у неё до вечера, а там я, так и быть, загляну.

— Слушай, я когда-нибудь тебя беспокоил по пустякам?

— Меня ждут другие больные.

— Предупреди и прилетай. Я тебе сообщу нечто сногсшибательное.

— Эльмар, или говори толком, или я отключаюсь.

Мартин действительно отключился. Эльмар поднял голову и глянул на себя в зеркало. Он поежился. На него смотрело натуральное привидение. Встретишь такую физиономию в темноте — перепугаешься. Что же делать, за всё в жизни приходится платить, а он ещё легко отделался: жив вот, и имеет возможность саморазглядывания.

Хотя погоди… Может, как раз теперь в твоей жизни всё и начинается?

И слабая не оформившаяся надежда зашевелилась где-то в подкорке Эльмара. Ну да! Ведь если он благополучно преодолел роковой рубеж, значит, препятствий для поднятия ещё выше для него не существует, и он может лететь куда угодно. Хоть на ту же самую Лиску.

«Постой, — осадил себя Эльмар. — А вдруг тебе только показалось, что ты достиг границы? Доказательства нужны, и более серьёзные, чем пропавшая ракетка. Вдруг ты просто сбрендил на космической почве?

Он ещё раз посмотрел на себя в зеркало: нет, из-за помешательства так измениться — не может быть. Но вот докажи это другим, хотя бы тому же Мартину. Эх, если бы он был могучим, устроил бы он в укромном местечке мастерскую, и ничьё благословение ему было бы ненужно. А потом бы только показался на готовом корабле и…

«Да ведь какая мысль! Если я действительно, побывал за границей… Ведь уловитель мыслей, вмонтированный под мою черепную коробку, был таким же воображаемым, как моя ракетка. Он никогда не делается вручную: материализованные приборы надежнее и долговечнее.

Значит… Значит… могущество должно было ко мне вернуться. И проверить догадку совсем не трудно.»

Как ни парадоксально, но, материализовав на старом месте «ум» и убедившись, что он действует, Эльмар не испытал особого счастья. Когда могущество казалось для него навсегда утерянным, оно вспоминалось сладким раем, ещё более прекрасным благодаря недоступности. Теперь же, когда рай был снова при нём, художник ощутил тревогу и беспокойство.

Сначала он, правда, обрадовался, но уже в следующее мгновение вспомнилось, что вместе с раем на него наваливается ответственность за всё, что он делает, что думает и даже чем дышит.

Он не то, чтобы свыкся с обычным неспешным существованием, но простота давала ряд преимуществ: Эльмар имел полное право поступать, как хотел, и никто ему ничего не мог запретить или указать. Хотел он быть идеальным — был, не хотел — и не надо, наплевать.

Эльмара не тянуло безобразничать или поступать назло, но сама возможность идти направо или налево, оказывается, многое значила для спокойствия души. Он мог рассчитаться и уехать из Открытого — и никто не стал бы его догонять. Ни о чём не было нужды беспокоиться: тревоги и беды других могли его абсолютно не касаться.

Опять же, не то, чтобы он не сочувствовал, но имел право не сочувствовать, или, точнее, он не был обязан стремглав мчаться на помощь. Легкая и беззаботная доля, и совершенно непонятно, отчего это ему, болвану, вздумалось себя убивать? Жил бы и жил, как все, как большинство.

Ведь теперь ты