Читать книгу - "Вредители - Александр Накул"

― Так вот, что же следует из этой случайности, изменчивости и невзгод если посмотреть с точки зрения искусства? И если, к примеру, в европейском романе есть главный герой, сюжет, начало, конец, название, мораль, текст разбит на главы ― то в подлинном происшествии сложно выделить главного героя, однозначный сюжет, несомненное начало и бесспорный конец. И уж тем более сложно найти мораль. Поэтому если вы где-то видите историю из жизни, из которой торчит мораль ― это история либо придуманная, либо рассказчик чего-то не договаривает.

― А если писать роман о событии, которое уже произошло? К примеру, такое интересное тебе Восстание Молодых Офицеров.

― Тут, конечно, от автора всё зависит,― заметил Кимитакэ,― Искусный автор может написать роман о Восстании Молодых Офицеров, а само восстание при этом не показать. К тому же, у Восстания были причины. И были последствия. Про них тоже надо рассказать, а это дополнительные главы. Даже неясно, не обернулось ли их поражение победой ― ведь идеи Восстания были возвышенны и благородны. Я скажу даже больше: Восстание Молодых Офицеров м само по себе произведение искусства, вроде театральной постановки. Конечно, оно необычно. Но ведь это не наука, не производство и не ритуал. Это просто некое событие с началом, концом и моралью. Даже на главы разбить можно.

― Так может быть дело в основной идее ― в благородстве?

― Тут сложнее. В нашей древней литературе образцовым жанром считается не роман, как у европейцев, а дневник ― который как раз тоже лишён и образцового сюжета, и начала, и конца. В принципе, и биографию можно рассказывать не в виде некой линии от колыбели до могилы, а просто в виде фрагментов, историй из жизни великого человека, которые можно читать в любом порядке. Так устроены “Записки из кельи” или, например, “Хагакурэ”. Такое изложение сохранит изменчивый образ куда лучше, чем обычная биография: ведь очень часто пересказ меняет смысл истории на противоположный. В школе нам рассказывают, что, к примеру, Фукудзава Юкити был великим просветителем, который отдал все силы возрождению Японии и постижению европейских наук. Но если вы рискнёте прочитать его сочинения, у вас сложится совсем другое впечатление об этом человеке. Большая удача, что эти писания ещё переиздаются, но уже не читаются. Потому что даже среди европейцев и корейцев сложно найти человека, который бы так оскорблял японский народ и настолько сильно его ненавидел. Его раздражало в японцах всё ― и наши женщины, и наш язык, и даже обычай сидеть в нужнике спиной ко входу. Образ Фукудзава-сэнсэя, который предстаёт перед читателем, напоминает не великих учителей древности, вроде Конфуция, Лао-цзы или монаха Догэна ― а скорее Смердякова из романа Достоевского. Но он сам давно мёртв и сочинения его мертвы ― и только в таком виде Фукудзава-сэнсэй может внушить уважение.

― Может быть, всё дело в том, что достижения учеников и общая слава затмили его заблуждения? А печать портрета и переиздание книг ― просто отвлекающие манёвры. Едва ли кто-то сейчас будет заучивать наизусть «Стихи с названиями всех стран мира». Да и «Положение дел на Западе» с тех пор весьма изменилось.

― Тут есть и другое. Если человек творит искусство ― не важно, в какой форме, потому что просвещение и война тоже искусство ― то рано или поздно у него возникает соблазн: а что если превратить свою жизнь в роман? Причём в европейский роман ― ведь такие романы нравятся простым людям. Чтобы оправдать начало и создать невероятный финал. И в финале непременно что-нибудь грандиозное: скандал, катастрофа, смерть прямо на сцене. Что угодно, чтобы пленить зрителей.

― То, что ты говоришь, очень разумно,― сказал директор школы,― Но забыл одну небольшую деталь. Если человек делает из жизни роман или театральную постановку ― он не просто становится главным героем. Он и всех остальных в свою постановку вовлекает. Сам же говоришь ― “пленить зрителей”. То есть даже зрительный зал взять в плен. И одни из пленных становятся хорошими, потому что помогают ― а другие плохими, потому что мешают, но никто не может отсидеться в зрительном зале... Но так же устроена любая власть. И берегись, если она опознает в тебе конкурента!

Кимитакэ нашёл бы и другие невероятные темы разговора, но тут заметил, что за спиной адмирала что-то шевелится.

Это был Юкио. Он прильнул к окну и делал своему однокласснику самые разные знаки. Все они сводились к тому, что пора сворачиваться и честь знать.

А значит ― с документами всё получилось. Они всё-таки отыскали адрес прежнего учителя каллиграфии.

― Мне… пора домой,― выдавил Кимитакэ и кое-как смог встать.

Адмирал провожал его улыбкой. А когда школьник

― Ты войны не бойся. Ты на ней не погибнешь.

― Вы имеете в виду трудовую мобилизацию?

― Я имею в виду,― ответил директор школы,― что я отлично знаю, сколько ты проживёшь и как погибнешь. Это случится не на войне. Ни на этой, ни на какой-то другой.

― И… как же это со мной случится?― Кимитакэ ощутил, как холодный пот выступает на лбу.

― Это случится примерно через тридцать лет и у тебя будет возможность выбрать её обстоятельства. Все произойдёт здесь, совсем неподалёку, в черте Токио. Когда тебе шестнадцать ― кажется, что тридцать лет очень много. На самом деле тридцать лет ― чудовищно мало. Поэтому приложи все усилия, чтобы не растратить эти годы понапрасну.

― А вы можете подсказать, кто меня убьёт?

― Болезнь желудка. Можешь идти.

15. Монах Рюдзю и Ги де Мопассан

Кимитакэ понимал, что добыть адрес Старого Каллиграфа ― это только первый шаг. И