Читать книгу - "Инженер Петра Великого 11 - Виктор Гросов"

в прах. Франция действительно заняла выжидательный нейтралитет. Протестанты цинично торговались. Его «единый фронт» христианского мира оказался фикцией. Единственной радостью стало то, что Король-Солнце оставил сей мир, отчего французы поменяли свое отношение.

Едва за швейцарцем закрылась тяжелая дубовая дверь, в кабинет снова вошел Паолуччи. На этот раз его лицо выражало еще большую тревогу. Климент начал нервничать. Сегодня день дурных новостей.

— Ваше Святейшество, еще депеши…

На стол легли два письма. Одно — из Стамбула, с печатью Блистательной Порты. Другое — из Мадрида.

Сломав печать на первом, Климент пробежал глазами строки. Султан, несмотря на «убедительные просьбы» послов, официально подтверждал свой торговый союз с русскими. Более того, он угрожал «серьезными последствиями» любому, кто попытается помешать русским судам в Черном море. Это был публичный плевок в лицо всему Крестовому походу.

Второе письмо, от нового испанского короля Филиппа V, было выдержано в более учтивых тонах, но суть его была не менее оскорбительна. Король выражал «глубочайшее недоумение» буллой. Английский флот, хозяйничающий в Средиземном море, беспокоил его больше, чем далекие московиты. Филипп прозрачно намекал, что был бы признателен, если бы Святой Отец обратил свой праведный гнев на еретиков-англичан, а не на потенциальных союзников Испании.

Понтифик без сил откинулся в высоком кресле и прикрыл веки.

Тяжелая дубовая дверь закрылась, отсекая последний звук удаляющихся шагов. В коридорах воцарилась тишина, и на Апостольский дворец опустилась ночь. Климент XI был наконец один. Один в своем огромном кабинете. Не наместник Бога на земле, а старый, усталый паук, безнадежно запутавшийся в собственной паутине.

Его великий Крестовый поход, не успев начаться, уже вяз в болоте цинизма, торга и откровенного предательства.

Медленно поднявшись, он подошел к большому распятию из черного дерева, тонувшему в тени. Его взгляд был прикован к изможденному, страдающему лику Христа, но с губ срывалась горькая, запоздалая исповедь.

— Я хотел величия, — прошептал он. — Войти в историю как объединитель Церкви. Я убедил себя, что таков Твой промысел. Что через это малое зло Ты ведешь к великому добру. Как же я ошибся…

Старые кости хрустнули, когда он опустился на колени перед безмолвным страданием.

— Я благословил на войну волков, чтобы они затравили другого волка. А они, почуяв кровь, теперь скалят зубы на все вокруг. Я развязал войну за золото и власть. И я проиграл ее в тот самый день, когда поставил свою подпись под той проклятой буллой.

Он замолчал.

Вернувшись к столу, он вновь склонился над картой. Взгляд сам собой нашел Женеву — крошечное пятнышко, ставшее центром урагана. Пальцы сами нашли донесение иезуита, лежавшее на краю стола. «Создают из воздуха деньги… продают оружие всем… не разрушают, а развращают…»

Слова складываясь в одну-единственную, леденящую душу мысль.

Они не еретики. Они — будущее.

Страшное, безбожное, механическое будущее.

А мы — прошлое.

И он своим Крестовым походом подхлестнул агонию этого прошлого.

Он сел в кресло. Отчаяние затопило его. Но на самом дне этой бездны шевельнулось иное чувство — холодная, ядовитая злоба. Отменить буллу? Невозможно. Однако можно сделать интереснее.

Взяв чистый лист бумаги, он обмакнул перо в чернильницу. Мысли лихорадочно перебирали варианты. Писать Иосифу? Англичанам? Кукловоды лишь посмеются. И тогда, как утопающий хватается за гнилую корягу, его мысль уцепилась за последнюю, самую призрачную надежду. Франция. Его министр, хитрый маркиз де Торси.

Рука, державшая перо, не дрогнула. Буквы ложились на чистый лист без единой помарки.

«Господину маркизу де Торси. Пишет вам не Папа Римский, а Джованни Альбани. Мы с вами, маркиз, совершили одну ошибку. Мы недооценили наших врагов. И теперь они празднуют победу. Но, возможно, еще не все потеряно. Я знаю, что произошло в Версале. И я знаю, что вы, как и я, не желаете ни триумфа Вены, ни гегемонии Лондона. Я предлагаю вам встретиться. И обсудить, как мы можем помочь друг другу спасти то, что еще можно спасти…»

Подписавшись своим мирским именем, он ставил на кон последнее, что у него было — на общую ненависть к победителям.

Запечатав письмо личной печатью, он передал его верному слуге.

— В Париж, — прошептал он. — Только в руки маркиза.

Гонец растворился в ночи. А Климент XI остался сидеть за столом, глядя в темноту окна. На лице — выжженная дотла пустота и холодное, мёртвое спокойствие человека, которому больше нечего терять.

Глава 17

Три недели напряженной тишины, три недели лихорадочной работы. Устроившись на броне своего «Бурлака», замаскированного под неказистый крестьянский сарай на склоне альпийского перевала, я ежился от холодного горного ветра, что так и норовил забраться под воротник камзола. Прямо подо мной, в долине, на нейтральной полосе между Женевой и Савойей, разыгрывался очередной акт моего спектакля. Окуляры бинокля — одного из первых серийных образцов нашей женевской мануфактуры — давали настолько четкую картинку, что в версте отсюда я без труда различал выражения лиц участников представления.

Внизу кипела бойкая торговля. Наш караван под флагом генуэзских купцов как раз завершал сделку. Агент Анны, молодой приказчик Степан, с непроницаемым лицом вел торг с представителем «австрийских» коммерсантов — подставным лицом баварского курфюрста, нашего тайного клиента. Встреча, судя по всему, подходила к нервному финалу.

— Качество превосходное, — донес обрывок фразы из слуховой трубы, протянутой к наблюдательному пункту. — Но цена… Господин Степан, вы просите слишком много. Товар ваш хорош, однако не стоит он чистого серебра.

— Я прошу ровно столько, сколько стоит возможность видеть врага на три версты дальше, чем он видит вас, — спокойно, в точности по инструкции, парировал Степан. — Не хотите — не берите. Завтра сюда прибудут французы. Боюсь, они окажутся менее щепетильны в вопросах цены и куда более настойчивы в желании узнать, кто еще интересуется нашей оптикой.

Тонкая угроза достигла цели. «Австриец» поморщился, коротко кивнул своим людям, и те принялись перегружать тяжелые, обитые железом ящики с нашими артиллерийскими комплектами. Золото сменило владельца, и караваны медленно разошлись. Мой «черный рынок» работал с точностью швейцарских часов: мы продавали оружие всем, и все исправно платили.

Опустив бинокль, я позволил себе усмехнуться. Отчеты Анны, которые она показывала на днях, подтверждали: за три недели мы заработали больше годового бюджета иного германского княжества. Казна ломилась от золота.

Однако за этим золотым фасадом уже проступали трещины. Успех оказался на удивление хрупким. Спрос настолько превышал предложение, что женевские мастерские захлебывались в заказах. Нартов слал из города гневные депеши: подмастерья в спешке гонят брак, качество «плавает». Старые гильдии, отодвинутые от кормушки,