Читать книгу - "Ночь черного хрусталя - Владимир Михайлов"

— Рядом. Километра полтора, если идти напрямик. Но я, кажется…

— Ева, Ева, как вам не стыдно! Усидеть сможете?

— Вы рыцарь или лошадь?

— Я кентавр.

— А если всерьез: вам по силам будет?

— Я в форме, — сказал он. — Ну, раз-два… Удобно?

— Никогда больше не слезу. Хотел бежать от меня. Каково?

— Я бы вернулся, — сказал он искренне.

— Знаю. Потому и погналась. Но не очень-то воображайте: у меня ведь дети. Все равно, я бы поехала к ним.

— Наверное, там есть кому присмотреть.

— Нет, я должна быть с ними сама. Хоть ползком…

— До этого не дойдет. А машина все равно дальше не повезла бы, — сказал Милов, когда они поравнялись с глубоким провалом во всю ширину шоссе — там, где взорвалась машина Граве. — Ну, мир праху его.

— А мне жаль его, — сказала она.

— Да и мне тоже — теперь… Он любил свою жену.

— Дан, а ведь мы, наверное, сами во многом виноваты.

— Конечно, — сказал он, постепенно привыкая к ритму ходьбы с грузом. — И мы, и он, и все, кто только говорил, но ничего не делал, чтобы подхлестнуть наши правительства — ждал, пока это совершит кто-нибудь другой. Ну что же, кто-то другой и осуществил — по-своему… Пришпорьте-ка меня, Ева, не то мы придем слишком поздно.

— Запрут крепостные ворота?

— Нас могут обогнать — те, кто идет, чтобы уничтожить Центр.

— И мы вдвоем их остановим? И победим?

— Нет. Но предупредим Центр. И весь мир.

— И там погибнем?

— Может быть.

Метров сто они прошли молча; но идти в безмолвии было труднее.

— Знаете, Ева, мне страшно повезло.

— Конечно, знаю. А в чем именно?

— В том, что вы весите килограммов пятьдесят, не больше.

— Девяносто шесть фунтов.

— Представляете, если бы вы весили двести?

— Я? Никогда! — возмущенно заявила она.

— Ну, не вы, а другая женщина…

— Дан! На свете нет других женщин, ясно? Есть только я!

Он медлил с ответом.

— Немедленно опустите меня на землю! — потребовала она. — Не желаю иметь с вами ничего общего!

— Их нет, Ева, — сказал он. — Никогда не было. И не будет. Пока мы живы. Но если бы когда-нибудь раньше они были, то не обязательно носили бы брюки и брюки, вечно брюки. Знаете, кентавры очень любят ощущать…

— Терпение, Дан, — сказала она. — Они не приросли ко мне.

— Только на это я и надеюсь, — сказал он, ускоряя шаг.

Сквозь редкую цепочку окружавших Центр добровольцев они прошли беспрепятственно, никто даже не попытался задержать их, а Милов к тому же все еще носил на груди дубовый лист. Широкие стеклянные двери распахнулись перед ними, пропустили и захлопнулись. И сразу показалось, что все беды и опасности, пожары и убийства, свидетелями которых они были, на самом деле не существовали, что сами они выдумали и поверили в них, как Граве — в убийство Евы. На самом же деле везде царил порядок и разумная жизнь текла, как ей и полагалась, и можно было спокойно думать о своей работе и своей любви. Потому что здесь, в обширном вестибюле Кристалла, где лежали ковры и на стенах висели подлинники кисти мастеров, и сиял мягкий, неназойливый свет, и стояла крепкая, благословенная тишина — где, одним словом, все выглядело так же, как и неделю, и месяц, и год назад — здесь можно было почувствовать себя защищенным всею той силой, которая была у остального, пока еще (хотелось надеяться) жившего нормальной жизнью мира, в чьих традициях было — не оставлять своих людей в беде, но всякими способами стараться вызволить их — начиная с тихой дипломатии и кончая высадкой десанта. Хотя как раз в устойчивости остального мира Милов был не очень-то уверен.

— А я думал, что здесь яблоку упасть некуда, — сказал он, остановившись посреди вестибюля.

— Ну, Кристалл достаточно велик… Дан, а вам не кажется, что мы уже приехали? Пожалуйста, здесь мне неудобно…

Он бережно опустил Еву на пол и с удовольствием перевел дыхание.

— Бедный мой кентавр, — сказала она и провела рукой по его грязной, от пота и пыли, колкой щеке. — Извините меня.

— Нет, не так, — сказал он. — Спасибо. Спасибо за первобытное ощущение: я вдруг почувствовал себя мужчиной не только по первичным признакам.

— Зато теперь я принимаю на себя роль женщины и хозяйки дома. Вам нужна ванна, бритва и гардероб. Потом нам не помешает что-нибудь выпить и немного поесть.

— Лазурная перспектива, — согласился он. — Но это потом. Прежде всего отведите меня на радиостанцию. Необходимо как можно скорее оповестить весь мир. Вероятнее всего, это уже сделано, однако я не знаю, в какой степени здесь понимают ситуацию: глядя из этого райского уголка, кажется, трудно составить верное представление.

Ева покачала головой.

— Вы не знаете наших порядков, Дан. Никто и близко не подпустит вас к микрофону и не примет от вас ни единого слова без разрешения администрации. И никто не даст вам разрешения прежде, чем вы убедите их в необходимости этого…

Что-то неуловимо изменилось в ней, когда она оказалась внутри Кристалла: там, в дороге, она была только женщиной, а тут — еще и человеком, работающим в Центре и подчиняющимся его порядкам.

— Черт бы побрал ваших бюрократов, — сказал Милов. — Ладно, ведите, я им в двух словах объясню…

— В двух словах они не поймут. Научная администрация, Дан, консервативнее любой другой. И до тех пор, пока вы больше всего напоминаете беглого каторжника, с вами и разговаривать не станут, и я ничем не смогу помочь. Я ведь хозяйка около своих термобоксов, а для всего Центра — величина столь малая, что никто даже не заметит, если я вообще исчезну.

— Ну! Супруга самого Рикса…

— Рикс — это звучит там, в городе. А для Центра он всего лишь обосновавшийся здесь бизнесмен. Далеко не из самых крупных. Далеко не Хант!

Разговаривая, она медленно, припадая на ногу, вела его к стене, в которой виднелись двери лифтов. Он попытался было воспротивиться, но тут же понял, что она права.

«Ладно, — подумал он, — у нас еще есть фора. Мы опередили пехоту, пожалуй, часа на четыре. Ну, пусть они идут кратчайшим путем — такой наверняка есть, какие-нибудь тропы и тропинки — но и тогда окажутся здесь часа через три, не раньше…»

Ему показалось удивительным, что где-то могут еще работать лифты; но здесь исправно вспыхнул зеленый треугольничек, и видно было, как кабина заскользила сверху по прозрачной шахте.

— Фантасмагория! — не удержался он. — Я начинаю всерьез бояться, что наши шефы могут не понять, насколько дела плохи.