Читать книгу - "Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов"

– Мать – сыра земля, ты – мать всякому железу, а ты, железо, поди в свою матерь землю…

Затем с ног до головы обсыпал Васильку золою, в такт словам постукивая по его костям рукоятью:

– Ты, древо, поди в свою матерь древо, дабы рабу Божьему Васильке не случилось бы ни боли, ни раны, ни скорби смертной!

Затем кузнец стал кружить молотом вокруг Василькиной головы, приговаривая:

– Как у мельницы жернова вертятся, так бы железо вертелись бы кругом раба Божия, а в него не попадало! Да будет приговор крепок, доколе в земле не истлеют сии гвозди. Замок словам моим – крест истинный. Аминь!

Напоследок Никита окатил казака каленою водой и с силою шибанул кулаком в грудь. Казака отбросило в сторону, но, изловчившись, он все-таки не поддался, устоял на ногах.

– Коли наземь не рухнул, то добрый знак! – степенно прорек Никита. – Теперь учуял, как заговор кузнецкий взыграл во внутрях?

Тяжело откашлявшись, Василька поднял выпавшую из рук шапку и, нахлобучивая по самые глаза, усмехнулся:

– В первой же сече башку под саблю поставлю! Опосля и про заговор толковать станем…

Глава 23

Ступай ногами, гляди очами

Быстрая, свежая талая вода прибывала в Чусовой с каждым днем, поглощая отмели и острова, заставляя выходить реку из берегов, подтапливая прибрежные низины. Вместе с мутными беспокойными водами приходили на Камень русальские дни.

– Вода пролилася! – говорили знающие люди. – Знать, скоро русалки да жалицы на белый свет повылазят! Поднести реке надобно… для покою…

– Прокуда и мерзость в русалий веровать! – наставлял прихожан в храме отец Никола. Бранился, накладывал на упрямцев епитимью, иных, стращая бесовскими напастями и казнями, немилосердно таскал за бороды. По воскресным дням подходил с ябедой к Строганову, грозясь отлучить суеверцев не только от причастия, но и от церкви. А то и вовсе анафеме придать.

Яков Аникиевич охотно слушал горячие речи отца Николая, согласно кивал, жертвовал на церковь деньги, но в дела священника не вмешивался и за суеверия никого не наказывал… Быть может, оттого-то каждый вечер и каждое утро люди упрямо шли к реке, поднося водам щедрые требы…

Ранним утром на седьмой четверг по святой Пасхе отец Никола с дьяконом, певчими, прижившимися подле храма юродцами и калеками, да с наказанными суеверцами пошел на чусовскую пристань изгонять из реки расплодившихся по весне чад бесовских.

Отслужив по правилам службу, отец Никола для пущей верности решил испробовать собственный метод русальего уморения. Он вытащил припасенный загодя мешочек с освященной солью, добавил к ней ладану и принялся крестообразно засевать воду, торжественно приговаривая:

– Святая соль, избави нас, слабых и немощных, от напастей разных в образе зверя нечистого, рыбы русальской и прочей бесовской нежити. И ни домовой, ни леший, ни пущевик, ни прочая нечисть пусть да не погубят души православной и тела нашего не тронут. Аминь.

– Чада возлюбленные, – воскликнул отец Никола после завершения обряда, – ступайте с Богом! Не сумневайтеся, не зайдет за верхушки дерев красно солнышко, как прижившаяся в реке окаянная нечисть вся передохнет!

Мужики, почтительно испрашивая благословения, стали покорно надевать шапки и расходиться по домам.

Когда очередь за благословением дошла до бывшего казака Калачника, Давыдка начал икать и крутиться юлой подле священника. Наконец захрипел, скорчился и, схватившись за голову, принялся кликать чужим утробным голосом:

– Вой, вой по над Чусовой… Не родной, ой, смертной, вой по Чусовой…

– Ишь, как бесы блаженного замаяли… – крестились мужики, стараясь держаться от Давыдки поодаль.

– Беду чует, оттого и кликает…

– Люди не спроста сказывают: «Жениться собрался, а саван припасай…»

Юродивый встал на колени и, в отчаянии раздирая на себе рубаху, принялся бить головой о мокрые бревна пристани.

– Горю вою… яму рою… упокою Чусовою…

Отец Никола собрался было поднять Давыдку на ноги и увести в храм, но при виде приближающегося священника казак завопил и бросился в реку.

– Что ж вы стоите! – закричал Никола толпившимся над водой мужикам. – На сушу тягай, утопнет!

– Ага, только порты скинем… – раздалось в ответ.

– Тепереча до завтрова в воду не сунемся!

– Сам русалий потравил, сам и ныряй!

Отец Никола опасливо посмотрел на воду и крикнул:

– Хуже баб заголосили… Сам бы полез, да по сану не положено! Чего глаза вылупили? Потонет же человек… Багор тащите!

Давыда выловили скоро. Вытащив из реки на берег, сорвали старую одежду, растерли тело пахучими травами, трясли над землей, положив на колено грудью. Только без пользы – Давыдка был мертв…

– Первой утопленник… – гулом разнеслось над собравшимися мужиками.

– Вишь, братцы, как оно бывает, – стягивая с головы шапку, сказал старый соляной повар. – Не захотели добром требы дать, так русалии себе сами жертву взяли…

* * *

На все голоса распевает пробуждающийся под солнечным теплом лес, окликает, смеется, жалобит. Чует приближающееся лето. Вот тревожно воскликнул зимородок: «Псиив… псиив… чикии…» и быстро умолкнул, будто бы растворился в чащобе, но тут же откликнулась оляпка: «Дзит, дзит…», которую заглушили переливные выкрики пересмешки: «Ээй, ээй, хихээй… цецевии, цецевии…»

Савва пристально осмотрел опушку и рукою поманил к себе Петрушу:

– Глянь вон на то старое деревце, – тихонько шепнул мальчику, указывая на старую березу. – Вишь птицу?

– Вижу, дядька Савва, – ответил мальчик. – Да что из того?

– Признаешь?

Скромное неприглядное опереньице, резкие пестринки, белесоватые брови…

– Нет, дядька Савва, не признаю… На конька лесного вроде смахивает, да что-то в нем не по-коньковски…

– Молодец, смекнул! – улыбнулся Савва. – Юла это, лесной жаворонок, для этих мест редкий гость. Да ты слушай, сейчас петь начнет…

Птица встрепенулась и, поудобнее устроившись на ветке, звучно свистнула: «Юли-юли-юли…»

– Чудно! – восхищенно прошептал мальчик. – И юлу не переставая поминает…

– Погодь, – поясняя, добавил Савва, – да послушай, что еще птаха вытворять станет!

Замолчав на мгновение, снова птица пронзительно запела, совсем иначе, будто бы выворачивая прежнюю песнь наизнанку: «Тилю-тилю-тилю…»

– Дивно! – Савва глубоко вдохнул опьяняющий лесной дух. – Птаха малая, а поет, только лесу внемля! А вот себя в нем заслышав, смущенье терпит, да супротив себе петь начинает…

– Почто ж ей смущаться, дядька Савва? – пожал плечами пастушок. – Разве не Господь ейную песню сложил?

– Ты пойми, Петруша, что стыдится она не своего дара, а малой его доли перед всем лесным благолепием… Все равно как смущается мастеровой человек, замирая перед неописуемыми красотами храма…

– У нас Борисоглебскую церкву, почитай, трое мужиков срубили, поставили да сами ж и расписали… – извиняясь, ответил Петруша. – Оно ясно, что кадильницы да чаши со лжицами из Сольвычегодска прислали, еще пару образов да святое напрестольное Евангелие… Так разве