Читать книгу - "«Линия Сталина». Неприступный бастион - Герман Романов"

«Сука порченая! Я в госпитале загибался, а она ко мне раз в неделю приходила на минутку, как чашку кофе, проходя, выпить в буфете. Подушку не взбивала, одеяло не поправляла, дежурные слова «дай деньги», и уходила сразу. И друзья ничего не говорили, знали все и молчали, берегли меня. А ведь ничего не видел и не понимал! Как слепой и глухой был. Сука!»

Ярости не было, ни тогда, ни сейчас, иначе бы она нашла выход. А вот стыдливая брезгливость к ней, к самому себе нахлынула мутной волною, и Николай Михайлович рывком поднялся с топчана. И только сейчас открыл глаза. От увиденного он впал в прострацию, не в силах сказать ни слова. Но вот болезнь здесь была ни при чем.

Это не его купе!

Оно совершенно не походило на обычный пассажирский вагон, в них-то довелось ему поездить. Нет, приоконный отсек обычных размеров, может чуть шире, но вот окно меньше. Никакого пластика, все деревянным шпоном облицовано, плотненько так, красиво, дощечка к дощечке, и матовым лаком покрыто. Всего один топчан, похожий на жесткий диван с тонкой набивкой и высокой спинкой, обтянутой кожей, вон как сразу от прикосновения пальцев заскрипела, никакого там тебе дерматина или заменителя. Напротив столик с откидным от стены стулом. На столешнице щедро стояли склянки с какими-то жидкостями, запашок от них шел еще тот, как в больнице. И еще порошки в бумажных пакетиках, в детстве такими постоянно поили, таблеток тогда ведь не было в таком объеме, какими сейчас в аптеках продают. Стетоскоп рядом лежит, название вроде бы правильное, но Гловацкий вспомнить-то его смог, но такой видел только в фильмах, посвященных революционным годам, с их сакраментальным «дышите, не дышите».

– О…

Сдвижной двери в купе, той, что должна быть как раз напротив окна, не имелось как таковой!

Там, примыкая к дивану, вытянулся шкаф без дверец, наверху толстая полка, где лежала армейская фуражка с кокардой. Вроде пехотная, околыш малиновый, не вэвэшная, крап темнее, он узнал бы его сразу, хотя и было сумрачно. Стеклянный плафон на потолке, но какой-то примитивной формы, с обычными электрическими лампочками, не светил. А вот ниже полки висел китель без погон, но с широкими генеральскими петлицами времен РККА, с двумя маленькими блестящими звездочками и эмблемой сверху, но не привычной общевойсковой «капусты», а в виде двух скрещенных винтовок. Там же с боку повис широкий офицерский ремень, портупея и кобура, но не «макаровская», а чуток посолиднее габаритами. А вот то, что он принял за стенку напротив дивана, оказалось на самом деле дверью в соседнее купе, с шикарной никелированной ручкой.

– Охренеть, – беззвучно прошептал Гловацкий и оторопело уставился в окно. Сейчас ночь, несомненно, теплая летняя ночь! Такие увидишь только в Карелии и Эстонии, в Питере, на Луге! Он часто бывал в этих местах как в советское время, так и в лихие девяностые.

Белая ночь!

Сумрак, но не темнота, даже читать можно, если приноровиться. А вот что проплывало деревенским видом за окном, потрясло его не меньше. Поезд медленно шел вдоль большого села, на лужайках спокойно скотина пасется, кони в ночном, мужик спокойно дрова рубит, но вот бросил, пристально на эшелон смотрит – пастораль сельская, одно слово!

Но где столбы с проводами, спрашивается?! А ведь они должны быть по определению!

Где яркий электрический свет в окошках, хоть один-единственный полуночник должен же быть? Село немаленькое, две церкви в нем, народу проживает здесь порядочно, несколько тысяч, и что, все жители разом спать завалились, и ночные программы никто не смотрит?

Да и где привычные в современности телевизионные антенны, что обычные, что спутниковые «тарелки»?!

Где автомобили на грунтовых дорожках улиц, хоть один-единственный древний «жигуль»? А ведь машины должны быть во многих дворах, не настолько нищим село выглядит, да те же гаражи не наблюдаются, а только стайки, навесы и сараи.

Ничего! Так не бывает!

В купе можно любую инсценировку устроить, режиссеры наши на это мастаки ему мозги капитально запудрить. Показывали однажды фильм, там для нового русского его богатенькие друзья усадьбу с «крепостными» для розыгрыша организовали, статистов наняли. Можно старые вагоны найти, если постараться, даже паровоз к ним прицепить, вон он гудит надрывно, да дым мимо окна клубком прошел. Но чтоб разом все село на много десятилетий в прошлое ушло?! Причем случайно, он ведь только сейчас встал, ведь мог бы дальше лежать на диванчике.

Так не бывает!!!

Николай Михайлович на мгновение застыл, вытер холодный пот со лба наброшенным на спинку дивана вафельным полотенцем и увидел на стене зеркало в рамке. Он подошел к нему и всмотрелся в собственное отражение. Пусть немного тускловатое в сумрачном свете белой питерской ночи, но хорошо различимое.

На него смотрело совершенно иное лицо, не его, кругловатое, лоб с залысинами. Волос черный, а не седой, примерно тех же лет мужик, одного с ним возраста. И насквозь знакомое! Гловацкий мог поклясться чем угодно, что знал его очень хорошо, память такие вот вещи всегда отмечала. И видел часто, буквально совсем недавно, вроде на берегу, где пароход с пушками был, в том самом странном наваждении!

– Ах ты…

Он мгновенно запустил пальцы в карман кителя на вешалке и вытащил оттуда красную толстую книжицу военного удостоверения в мягкой и очень дорогой сафьяновой обложке. О такой только читал да видел у одного высокопоставленного начальника. Раскрыл – с фотографии на него смотрело только что отображенное в зеркале его собственное лицо, от вида которого чуть «крышей» не поехал. Надпись на нем как положено – «генерал-майор Гловацкий Н. М». На другом листочке, только с правой стороны, разрешение предъявителю сего документа заходить в учреждения Наркомата обороны. А на развороте шла витиеватая подпись самого наркома – маршала Советского Союза С. К. Тимошенко.

После очень долгой паузы, которая ушла у него на осмысление всего с ним произошедшего, Николай Михайлович вычурно, уже почти беззвучно, шевеля губами, как вытянутая на берег рыба, выругался, и на душе сразу стало легко. Правда, вопросы остались, и очень много, но они касались не его новой «оболочки», а самого процесса, благодаря которому в нее воплотился. И тут версий роилось множество, ведь и литературы соответствующей, вот смех-то, на пенсии прочитал достаточное количество.

Тут любое объяснение хорошо подходило, даже притягивать не нужно! От основанного на эзотерике мистического или религиозного, до голимого научного рационализма или существующей в умах теории об энергетической составляющей души, информационном поле и способности матрицы того или иного субъекта перемещаться как в самом времени, так и в пространстве. Выбирай, что по душе тебе придется, все равно проверить такое нельзя, как эксперимент на себе ставить, научные опыты въедливым умом проводить? Разобрать телесную оболочку на ее составляющие?!

– Мистика!

Гловацкий выбрал первое, что пришло на ум. Но тут мозг дал и другое объяснение, он произнес вслух слова немецкого философа Фридриха Ницше, которые как нельзя лучше подходили к ситуации, объясняли и его последние месяцы жизни, с хлопотами, поездкой и настойчивым розыском информации, и случившийся с душою и умом «перенос».