Читать книгу - "Холмы Рима - Андрей Стоев"

пан, — угодливо кланяясь, представился тот. — Я к вам с поручением от его вельможности пана воеводы. Невдалеке от нашего славного града находятся владения пана Войчеха Михальски, старшины Прушкова. Пан Войчех позорит шляхетское достоинство, нападая на мирных путешественников. — Янек закатил глаза в картинном негодовании. — Его вельможность, беспокоясь о вашей безопасности, поручил мне предложить вам охрану, которая проводит вас до Вратиславии в целости.

— Не интересует, — покачал я головой.

— Ясновельможный пан не понимает, — в наигранном отчаянии всплеснул руками Янек. — Очень много достойных людей пострадало от произвола пана Войчеха. Эта дорога чрезвычайно опасна, его люди наверняка уже дали ему знать о вас. Вам крупно повезло, что его вельможность пан воевода вошёл в ваше положение и согласился предоставить вам охрану.

— Не интересует, — повторил я.

— У ясновельможного пана трудности с пониманием? — предположил Янек.

— Ясновельможный пан может разбить тебе морду за хамство, — выступил я со встречным предложением.

— Прошу прощения, — поклонился Янек, метнув на меня злобный взгляд исподлобья.

— Иди и скажи начальнику вокзала, что если через десять минут он не начнёт заправлять поезд, я прикажу отрезать ему уши.

С этими словами я повернулся и зашёл в вагон.

— Чего он хотел? — подняла глаза от книжки мама, когда я вернулся в столовую.

— Сказал, что вёрст через десять нас будут грабить, и предложил откупиться. Здешний воевода работает в паре со старшиной Прушкова — того, кто отказывается заплатить воеводе, грабит старшина.

Мама равнодушно кивнула, возвращаясь к своей книжке.

* * *

Поезд резко содрогнулся и с визгом тормозных колодок начал останавливаться, периодически дёргаясь. При очередном рывке кофе из недопитой чашки выплеснулось на мамину книгу. Наконец поезд окончательно остановился.

— И что это такое? — обманчиво спокойно спросила мама.

— Полагаю, нас грабят, — сказал я, пожав плечами.

Мама резко поднялась и стремительно направилась к выходу. Насколько я её знаю, сейчас она была в бешенстве, и мне совсем не хотелось видеть, что произойдёт дальше. Накатившее через пару минут сосущее чувство в животе, быстро ставшее болезненным, только подтвердило, что ничего хорошего я там не увижу. Реальность заколебалась, сморщилась старым покрывалом и после нескольких мгновений пугающего ощущения падения в ничто постепенно начала возвращаться в норму.

Я осторожно отодвинул шторку и выглянул в окно. Рядом с вагоном стояла поблескивающая металлом группа скелетов с винтовками в изорванных кунтушах. Чуть подальше несколько скелетов стояли за высокими станками с крупнокалиберными пулемётами, а за ними возвышалась пара лёгких бронеходов. В самом центре этой композиции стоял сервированный раскладной столик, за которым в походном кресле вальяжно развалился скелет в порванной, но богатой одежде, надо полагать, тот самый прушковский старшина Войчех Михальски. Точнее, бывший старшина.

Я поморщился и отпустил шторку. Мама опять решила продемонстрировать свой жутковатый фокус. Не то чтобы я так уж жаждал разнообразия, но мне вполне хватило одного раза. Впрочем, чего у этого фокуса не отнять, так это доходчивости. Вложенное послание сразу и полностью доходит даже до последнего имбецила. Не думаю, что кто-то ещё решится нас побеспокоить.

Я бросил взгляд на стол. Там по-прежнему в лужице кофе лежала мамина книга. Я посмотрел на стоящую в ступоре служанку:

— Приведи здесь всё в порядок. Или ты ждёшь, когда госпожа проявит недовольство?

Бледная служанка побледнела ещё больше и метнулась к столу. Я вздохнул и двинулся к выходу. Мама как раз возвращалась в вагон; я подал ей руку и помог забраться на высокую подножку.

— Я уже отдала нужные распоряжения, Кеннер, — сказала мама. — Ратники сейчас уберут барьер, и мы поедем.

* * *

Томек Дуда по кличке «Ржавый» жизнью был доволен вполне. Служба в дружине старшины — это гораздо лучше жизни деревенского холопа. У любой деревни есть хозяин, а значит, и у холопа он тоже есть. Холоп только называется вольным — продать его, конечно, нельзя, а допустим, выпороть можно запросто. Да и продать можно, если очень захотеть… есть способы.

Томек вытянул свой счастливый билет, когда уговорил двоюродного дядьку походатайствовать за него. Нет, всё было не так просто, конечно, и Томеку даже не хотелось вспоминать, чего это ему стоило, но он не прогадал. В дружине жизнь тоже лёгкой не была — старшаки нагружали салаг выше крыши, — но всё же это даже близко не могло сравниться с холопской долей.

Короче говоря, Томек Дуда по кличке «Ржавый» жизнью был доволен — до этого дня. В этот день их подняли рано и отправили к железной дороге. Дело было привычным и вопросов ни у кого не вызывало. Салаги приволокли и взгромоздили на рельсы барьер, затем поставили и накрыли столик для старшины. Чуть позже подъехал старшина, и подошли бронеходы.

Старшина расположился за столом, потягивая вино — он предпочитал заниматься оценкой трофеев с комфортом. Старшаки заняли позицию перед ним, прикрывая старшину от возможного нападения на тот случай, если вдруг кто-то из клиентов окажется достаточно сумасшедшим, чтобы попытаться драться — были случаи, были. Пулемётчики заняли свои места, салаг поставили примерно в районе головы и хвоста состава, чтобы отслеживать возможных беглецов. Всё было готово к встрече, и оставалось только ждать очередных дураков, которые не захотели поладить с воеводой по-хорошему.

Томеку выпало дежурить у барьера в паре с толстым Кшиштофом. Толстяк был существом подлым и злопамятным, и у Томека не было ни малейшего желания с ним общаться, тем более что Кшиштоф общаться предпочитал в основном подколками. Кшиштоф несколько раз пытался завязать беседу, но Томек попытки разговорить его не поддержал. Так они и ждали в молчании, пока не показался поезд.

Как и ожидалось, поезд затормозил и остановился перед барьером. Затем дверь открылась и из вагона спустилась женщина, причём красивая женщина. Да нет, не просто красивая женщина — редкая красавица. Старшаки заухмылялись и загомонили, а Томек завистливо причмокнул, подумав, что у старшаков сегодня будет праздник. Если, конечно, им что-то останется после старшины.

Однако это оказалось последней мыслью, которую он подумал — дальнейший ход событий вымел у него из головы все мысли, и он просто наблюдал происходящее, не в силах пошевелиться. Мир как-то странно застыл, и дружинники перед женщиной словно окаменели. А потом подул ветер — не настоящий ветер, воздух был по-прежнему неподвижен, — а какое-то безмолвное движение, которое, казалось, выдувало из тела душу. Томек, оцепенев от ужаса, смотрел, как адский ветер разрывал кунтуши и без следа сдувал плоть с костей, оставляя отблескивающие металлом скелеты.

В себя он пришёл, только когда ветер начал стихать, оставив после себя металлические скелеты в металлических лохмотьях. «Матка боска Ченстоховска», —