Читать книгу - "Ритуалист. Том 1 - Павел Корнев"

Гауптмейстер был с ним целиком и полностью согласен.

– Мне не жалко потраченных денег, магистр, – прямо заявил он, – но все это походит на банальное вымогательство!

– Вы нуждались в моих услугах, вы их получили, – отмахнулся я. – А мне нужны палач и писарь, фургон, пара крепких парней да свободная бойня. Я без труда договорюсь обо всем и сам, но тогда могут пойти слухи. Да, сеньоры! Слухи! О призраках, явлении Белой девы и всяческих языческих мерзостях. Я уеду, а вам здесь жить.

– Мы дадим людей, – решил гауптмейстер, задумавшись лишь на миг. – Но только после получения официального запроса.

Я с обреченным вздохом снял плащ и кинул его на один из стульев.

– Полагаю, сеньор, вам известно значение слова «бюрократия»?

Сеньор гауптмейстер даже не улыбнулся.

– Достаточно того, что мне известно слово «устав»!

Составление всех необходимых бумаг заняло никак не меньше двух часов, и на бойню мы доставили арестанта ближе к полудню, когда солнце уже зависло над городом и начало мало-помалу пригревать. На сегодня забой скота не планировался, и цехмейстер городских мясников позволил нам занять провонявшее смертью строение хоть до самого утра.

– Почему не хотите провести допрос в камере? – удивился поначалу гарнизонный капеллан. – Можете не беспокоиться насчет лишних ушей!

Но я лишь покачал головой.

– На бойнях царит своя неповторимая атмосфера. Люди чрезвычайно быстро проникаются осознанием того, что их отличает от скота только наличие души и значение имеет лишь ее бессмертие.

А еще там неизменно стоит такое зловоние, что пронимает даже тех арестантов, в чьих камерах пол не проглядывает из-под нечистот. И пусть Полди Харт закален походами в анатомические театры, на бойнях иной раз выворачивало даже видавших виды профессоров-медиков.

Сам я попривык к запаху смерти во время Лаварской кампании, но отнюдь не горел желанием вдыхать это омерзительное амбре и потому приложил все усилия, дабы образумить Полди Харта во время поездки. Пустое! Школяр с достойным лучшего применения усердием продолжал ломать комедию. Он плакал, жаловался на жизнь, уверял в собственной невиновности и пропускал мимо ушей большинство вопросов, да и на остальные не спешил отвечать по существу.

– Я не помню! – блажил он с нескрываемым испугом. – Я ничего не помню, но точно никого не убивал! Меня опоили! Я был пьян! Меня сделали крайним!

Врал конечно же без зазрения совести, но вжился в свою роль до такой степени, что заплечных дел мастер с сомнением покачал головой.

– Этот упорный, сразу видно, – сказал он, когда мы прибыли на место и арестанта утащили на бойню. – Придется повозиться.

Я лишь усмехнулся в ответ.

– Особо не усердствуй. Начинай медленно, останавливайся по первому слову. И не калечь. Этот прохвост мне целым и невредимым нужен.

– О как! – даже крякнул от изумления палач. – Прикажете обязанностями манкировать? Мне за другое деньги платят!

– Уже нет, – усмехнулся я и вложил в заскорузлую ладонь собеседника монету в половину талера.

– Так что же, – озадачился палач, – просто попугать?

– Попугать и следов не оставить. А просто это или нет – тебе виднее.

Заплечных дел мастер поскреб заросшую щетиной щеку и расплылся в улыбке.

– Да уж не сомневайтесь, магистр. Без нужды усердствовать не стану!

– Вот и чудно.

Вселенская комиссия по этике не одобряла пыток; мы не выбивали из подозреваемых ни показаний, ни признаний… почти никогда. И в любом случае санкцию на применение крайних мер дознания мог дать лишь магистр-управляющий, а у меня не было ни возможности, ни желания заниматься всей этой согласовательной волокитой. Да и не по мне арестанту жилы тянуть. Пусть на совести этого живодера как минимум одна жертва, опускаться до его уровня не хотелось.

Разум! Я уповал не на клещи и каленое железо, а на собственный разум. Немного антуража, немного магии. Запоет, никуда не денется!

Бойня была выстроена на отшибе, сзади к ней примыкал пустовавший сейчас загон для скота. Внутри оказалось просторно и чисто, но тяжелый густой запах смерти намертво – воистину подходящее слово! – въелся в стены, и к горлу немедленно подкатил комок тошноты. Незримая стихия казалась здесь подпорченной, в ней словно плавали комки черноты. Священники-экзорцисты посещали подобные места по нескольку раз в год, но они лишь не давали зародиться всяческой потусторонней пакости, полностью вычистить эфирное поле им было не по силам.

Палач досадливо крякнул, позеленевший писарь зажал надушенным платком нос, а подвесившие голого школяра на разделочный крюк парни поспешно выбежали на улицу. Я им отчасти даже позавидовал. Самому о глотке свежего воздуха оставалось только мечтать. Меня ждала работа.

Полди Харт оказался сложения рыхлого и, несмотря на юные лета, успел обзавестись не столь уж и маленьким животом. Висеть на стянутых в запястьях руках было для него сущим мучением, и школяр даже обмочился, хоть никто его еще и пальцем не тронул.

– Я невиновен! – лихорадочно кричал он. – Невиновен, поверьте! Я напился и не помню, как оказался в церкви! Наверное, зашел по старой памяти! Не было у меня злого умысла! И сторожа не убивал! Я его и пальцем не трогал! Не видел его даже. Не помню! Ничего не помню, говорю же вам!

Писарь расположился за поставленной на попа бочкой, а палач кинул на пол лязгнувший металлом саквояж, извлек из него кожаный фартук и принялся возиться с завязками.

– Огонь разожги, – попросил я, встав напротив свисавшего с крюка школяра.

– Нельзя так с людьми! – заблажил тот.

Я покачал головой и тычком в живот заставил его раскачиваться из стороны в сторону. Груз на связанные руки приходился вовсе не малый, арестант заскулил и засучил ногами.

– Полди, Полди, Полди… – произнес я с нескрываемой печалью. – А ведь всего этого можно было избежать. Как уже говорил по дороге сюда, за убийство церковного сторожа тебе грозит виселица, а потому нужно хвататься за любую возможность избежать осуждения. Я беседовал с твоей матушкой, ее боль разрывает мне сердце. Она верит в твою невиновность и убедила в ней меня. Но кто тогда убил сторожа? С кем ты приехал в город? Кому собирался показать храм? Кого взял с собой в ту ночь? Просто назови имя, и все закончится.

– Не делал! Не знаю! Невиновен! Я просто пил! Просто пил! Весь вечер пил, вот и не помню ничего толком! – выкрикнул школяр, даже не пытаясь скрыть охватившего его ужаса.

Вот только такая штука – боялся он не палача и уж точно не меня. Страх на него нагнали вопросы.

– «Даже в самом пустом из самых пустых есть двойное дно»! – процитировал я ходившее среди магистров Вселенской комиссии крылатое высказывание одного из имперских книжников, а когда палач запалил принесенную с собой щепу и споро развел небольшой костерок, кинул в огонь несколько пучков купленных по дороге сюда в аптеке трав.