Читать книгу - "Гном, убей немца! - Руслан Ряфатевич Агишев"

— Значит, отец здесь работает, а сын шляется по шахте без надзора. Хулиган, выходит, растет. Куда же его родители смотрят? Наверное, такие же бездельники, пьют, дебоширят. Куда профсоюз смотрит? Партячейка чего молчит? Нужно срочно сделать соответствующие оргвыводы! Слышите? Где секретарь партийной ячейки? Срочно разберитесь! Такие люди в партии не нужны. Вам ясно?

Со стола поднял лист бумаги, поискал что-то там глазами, и, кивнув самому себе. После снова вчитался, и удивленно присвистнул.

— Так, этой семейке еще премии выписывали… Ого-го, даже новый дом им начали строить! Это же прямое разбазаривание государственных средств! В тюрьму захотели⁈ Немедленно прекратить все это! Все, что уже выдали, забрать обратно! Архипову выговор влепить, чтобы за сыном лучше следил. Еще нечто подобное повторится, вообще, под суд отдам… А еще проверьте, как ему этому Архипову премии выписывали! Чувствую, что не все здесь число. Все проверьте, досконально, каждую копеечку. Я этого липового стахановца-передовика выведу на чистую воду. Смотрите у меня, сам лично буду проверять, каждую бумажку буду изучать! Только посмейте мне его выгородить. Развели тут кумовщину…

* * *

п. Красный Яр

Голова висит, глаза в землю. Я шел, не разбирая дороги. Всхлипывал, с трудом стараясь не разрыдаться. Из-за кома, вставшего в груди, дышал тяжело, с хрипами.

— Они здесь же свои, не чужие, — бессвязно бормотал, проглатывая окончания слов, целые слова. — Я думал, мы клан, как большая семья… А меня, как изгоя…

Обида на всё и на всех «душила» так, что никак сил не было. Я все вспоминал произошедшее и никак не мог понять, что же произошло. Почему со мной так поступили? Сначала обласкали, окружили заботой и вниманием, а потом пнули, как бродячего пса.

— Что я сделал не так? Почему со мной так…

Совершенно искренне не понимал, и от этого становилось еще обиднее и тяжелее. Я ведь все делал для них, для клана, для нас всех. Старался изо всех сил, чтобы угля было больше. «Разговаривал» с горой, просил не гневаться на рудокопов.

Как так получилось? Что я сделал не так?

Мне казалось, что я во всем разобрался, что я понял, как тут все устроено. Я верил, что больше не один, что часть большой семьи, маленький кусочек огромного сильного клана. Мне было все ясно и понятно. Я знал, что хорошо, а сто плохо, что можно, а что нельзя делать.

— Почему же это случилось?

Мои мир раскололся на множество осколков, и стал похож на запутанный лабиринт, в котором не было входа и не было выхода.

— Раз я поднял руку на старшего, значит, я изгой… Да?

Тот странный человек сказал, что он старший, он здесь главный и все решает только он. Значит, он почти как старейшина нашего клана, так? И, получается, я ударил старейшину?

— Подгорные боги, я не хотел… Я не знал…

Это было страшное ощущение, ломавшее меня изнутри. Ведь, я больше не частичка клана, я теперь один, сам по себе. Я — изгой! Я для всех чужой!

— Я… не хотел…

Все, теперь конец.

Кирка, что пришла из моего мира, резко потяжелела, вырвалась из рук и упала. Еще один знак, что все плохо.

Я сделал несколько шагов и уперся лбом в дерево. Дернулся в одну сторону, в другую, но везде были ветки. Похоже, забрел куда-то в темноте.

— А какая теперь разница?

Отчаяние первых минут сменилось апатией. Тело ослабло, словно из него вынули стержень. Хотелось просто лечь и совсем не двигаться, что я, собственно, и сделал. Ноги сами собой подогнулись, свалился кучей.

— … Огонек.

Мой взгляд вдруг из темноты выцепил огонек, и на душе стало чуть «теплее». Нет, надежда не появилось, просто легче стало дышать. В голове немного прояснилось, появились о семье, о братьях. Жутко захотелось их еще раз увидеть.

— Я только одним глазком посмотрю, вдруг они меня ищут…

Поднялся и пошел в сторону огонька. Пока добирался до места, стало совсем темно. Деревья, ямы из темноты появлялись неожиданно, словно специально норовя мне помешать. Пару раз сильно стукнулся лбом, что-то больно задел плечом, напоследок еще провалился в какую-то лужу.

Избенка, в окне которой горел свет, появилась сразу. Казалось, только что я пробирался через непролазный бурелом, и вдруг перед моим носом выросла бревенчатая стена дома.

— Хлебом пахнет, — с завистью пробормотал я, принюхиваясь к одуряющему аромату свежеиспеченного хлеба. — Из печки.

И только я потянулся к дверной ручке, как дверь неожиданно распахнулась. На пороге стоял высокий крупный мужчина в рясе, которого я сразу же узнал. Это же служитель местного Бога, которого многие здесь называли странных словом «батюшка».

— Я… Э-э… — я открыл рот, но почти сразу же его закрыл, не зная, что сказать.

— Сам пришел, значит. Добро, — хозяин избенки махнул рукой, приглашая протий внутрь. — Как знал, что придешь. Оладушек напек. Садись, сейчас будем чай пить с малиновым вареньем и плюшками.

Зайдя в дом, я сразу же остановился. В лесу извазюкался, да и после шахты не мылся, как теперь по чистому идти?

— Ух, какой-то красивый, — добродушно хохотнул священник. — Мыться тебе нужно. Вон, в углу рукомойник, мыло рядом и полотенце. В баньку бы тебя, да нету пока. Поэтому хорошенько оботрись влажным полотенцем, да садись за стол. И тряпье свое скидывай, а то, глянешь, чистый кержак. На стуле чистые портки есть, рубаха, их и одень пока, а там посмотрим…

После того, что произошло, меня не нужно было просить дважды. Я быстро разделся, умылся, до хруста обтерся мокрым полотенцем, и шустро натянул сухое.

— Садись. Не стесняйся, что видишь на столе, то и ешь. Главное, чаем запивай.

В животе было пусто, поэтому и стесняться не стал. Ел, пил, пока не понял, что больше просто не влезет.

— Наелся? — осоловелый, я кивнул. — Тогда рассказывай. Не тушуйся, все рассказывай.

Я тяжело вздохнул. В тепле и сытости отчаяние чуть отступило, но после его слов на меня снова «накатило». Сразу же во всех подробностях вспомнилось все, что со мной сегодня произошло. Разом стало так тяжко, что я всхлипнул.

— Рассказывай, рассказывай, не молчи. Когда горе в себе держись, всегда тяжело. А ты поделись им, и сразу же легче станет.

Я снова всхлипнул, еще громче получилось. И правда, держать в себе все это было очень тяжело.

— Ты