Читать книгу - "Интервенция - Иван Алексин"

территория на севере Замоскворечья, расположенная на противоположном от Кремля берегу реки Москвы). Так что поизгваздуют москвичи сегодня одёжу. Ох, поизгваздают!

— Государь милостив, — уловив мой сигнал, проорал во всю глотку Иван Годунов. — Поднимитесь, люди добрые!

Народ загудел, поднимаясь с колен, вновь сдвинулся к спешно построенному помосту, напирая на стрельцов. Одиннадцать приговорённых подняли головы. Я отвернулся, игнорируя их взгляды.

Не сегодня. Я и так слишком часто щадил своих врагов. И, как итог, едва опять Москву не потерял. И если продолжу в том же духе, точно долго не процарствую. Даже соратники за слабость примут. И без того совсем недавно ещё двух изменников простил.

Да и градус социального напряжения, что, по словам Грязнова, был близок к критической отметке, эти казни должны были существенно снизить. Люди страшились будущих репрессий. А какие могут быть репрессии, если виновные в попытке переворота уже публично изоблачины и наказаны? Тем более, что остальных схваченных в Кремле воров я помиловал, заменив смертную казнь на каторжные работы на Урале.

— Что, Петя, не жаль своих соплеменников?

— То не соплеменники, государь, а предатели, — презрительно фыркнул Пётр Урусов в сторону Баран Гази, бия Малой Ногайской Орды и четырёх мурз, попавших вместе с ним в плен. — Если позволишь, я сам этим шакалам головы срублю.

Ну, да. Урусова заложником в Москву из Большой Ногайской Орды прислали, а там отделившихся и ушедших на Запад в прошлом веке соплеменников не очень жалуют. Но всё равно, намёк крещёный ногаец должен понять. Для того с собой на эту казнь и притащил.

Князя Урусова прислал ко мне касимовский хан Ураз-Мухаммед. Переметнувшись год назад от Шуйского к ЛжеДмитрию II, хан, после разгрома царика под Клушино, мою власть признавать не спешил. Затаился в своём Касимове, пользуясь тем, что у меня до него ещё руки не дошли и занял выжидательную позицию, наблюдая за тем, кто в итоге победит. И лишь после известия о сражении под Орлом, определился с выбором. Вот и догнал меня по дороге в Москву с заверениями о преданности хана его соратник, князь Пётр Урусов, Ещё и дорогой подарочек, чтобы задобрить, привёз. Вон он рядом с ногайцами своей казни дожидается!

А где же ещё Богдашке Сутупову находится? Как говорится, по заслугам и награда. Это ведь он вместе с Рубцом Мосальским Путивль Гришке Отрепьеву сдал, что послужило коренным переломом в войне и привело к торжеству самозванца. Да и в Москву он вместе с другими убийцами приехал, и хотя непосредственного участия в убийстве моей матушки не принимал, но Ивашку Богданова для этого дела именно он привлёк. Деятельный, в общем, товарищ, за что и в чести был у обоих самозванцев. Вот только под конец оплошал, сбежав, когда я к Туле с войском подходил, не в Калугу, как Просовецкий, а в Касимов. Хотя, вроде они и в разные стороны разбежались, а сейчас рядом стоят, вместе с воровским боярином Иваном Заруцким.

Ну, и ещё трое стоящих на эшафоте, были приговорены к смерти за недавнюю попытку переворота. И здесь главной фигурой без сомнения был Богдан Бельский. Очень уж памятной была его попытка меня до прихода убийц в Кремле придержать. Да и потом, где только можно, напакостить норовил. Он оказывается, как сам вчера во время нашей беседы признался, так и не смог моему отцу простить, что тот его после смерти Ивана Грозного от большой власти отодвинул. А потом и на меня свою ненависть перенёс.

Вторым был князь Семён Звенигородский. Один из тех, кто вслед за более родовитыми боярами успел к сроку перебежать из Тушино в Москву и был прощён. Вот только этой милости князь Семён не оценил, обидевшись, что я отнял у него дарованные Вором вотчину и боярский чин, вернув в московские дворяне. Ну, ничего. На обиженных воду во… головы рубят. Пусть без неё и дальше обижается!

Третий из заговорщиков был тоже обижен, но не тем, что что-то отняли, а тем, что мало дали! Юрия Левшина, стрелецкого десятника, открывшего мне прошлой осенью Сретенские ворота в Москву, я произвёл в сотники, щедро наделив деньгами и сукном. Как выяснилось позже, не угодил. Честолюбивый стрелец как минимум в стрелецкие головы метил, и то, что по худородству ему в прежние времена и сотником стать не светило, Юркину обиду совсем не уменьшило. Вот и решил сотник предать ещё раз, переметнувшись к моим врагам. Вот только в этот раз прогадал.

— Ни к чему это, Петя, — остановил я порыв ногайца и махнул рукой дьяку. Тот, встав перед осуждёнными, начал читать приговор, подробно перечисляя проступки каждого. — Для пойманных воров у меня палач есть. То его работа. Ты лучше передай хану, чтобы в набег собирался. Сигизмунд всех воинов, что только смог собрать, с собой в поход забрал. А о том, что Польша с Литвой без защиты остались, не подумал. Вот вы с Ураз-Мухаммедом и напомните королю, что врываясь в чужой дом, о своём не нужно забывать.

— Будет сделано, мой царь! — расплылся в улыбке Урусов, хищно оскалив зубы.

Я отвернулся, скрывая накатившее раздражение. Радостно ему! Уже предвкушает, как вволю грабить и убивать сможет, а мне то его веселье тяжким камнем на сердце ляжет. Вот только по другому нельзя. Не ведутся войны в белых перчатках. И тот, кто во время войны жалеет чужой народ, не жалеет свой. Известие о разорении имений и застенков (поселение мелкой шляхты) сильно поубавит пыл приставшей к Сигизмунду шляхты, заставит задуматься о возвращении домой. Да и экономическому благополучию Речи Посполитой, разорение её земель, точно не поспособствует.

— В окрестности Быхова загляните, — зло посоветовал Василий Грязной. — Там земли богатые.

Ага, а ещё там много земель, что Ходкевичу принадлежат. Не может простить боярин гетману гибель единственного сына и плен внука. Ну, ничего, не удастся отбить, так выкуплю. Зато с Подопригорой обошлось; и на Брянск Ходкевич так внимания и не обратил, двинувшись обратно к Калуге, и сам Яким, по донесению Валуева, на поправку пошёл.

Дьяк, наконец, закончил, сноровисто свернув свиток в трубочку. Народ возбуждённо загудел, предвкушая начало жуткого зрелища, сдвинулся чуть ближе к эшафоту. Кат (палач) с подручными затоптались у плахи, поглядывая в сторону приговорённых.

— Начинайте, — коротко бросил я дьяку и тронул коня.

Хоть я и обтесался за эти годы, привыкнув к крови и страданиям, но никакого удовольствия от созерцания пыток и казней, по-прежнему