Читать книгу - "Свое время - Яна Дубинянская"

— Почему смешно?

Ей пришлось сделать небольшую перебежку, догоняя его.

— Потому что погрешности все равно неизбежны. На самом-то деле у каждого свое время.

— Как это?

Полтороцкий не ответил. Странно, Вера была уверена, что он будет всю дорогу непрерывно ее убалтывать, включив в автоматический режим свой поставленный рокочущий баритон, давным-давно начиненный множеством, на выбор, комплектов ни к чему не обязывающих слов. Но он молча и размашисто шагал, обрушивая на брусчатку подошвы ботинок огромного размера, и эхо от его шагов отдавалось в стенах с обеих сторон; Вера только сейчас заметила, что они уже свернули с площади в какой-то незаметный извилистый отросток, похожий на каменную траншею. Над головой синело яркое небо, но солнце уже опустилось ниже крыш, весь узкий промежуток от стены до стены забрала себе тень, и стало легче глазам.

Чем дальше от центра, тем город стремительнее ветшал, стены домов шли трещинами, роняли целыми пластами штукатурку тусклых розоватых и охристых оттенков. Маленькие балкончики нависали опасно, едва цепляясь за обнаженную кирпичную кладку. На одном из них цвела живая герань, и люди здесь, наверное, жили живые, тьфу ты, какой махровейший плеоназм… Все равно. Я бы тоже хотела жить здесь. Поливать через окно герань на аварийном балкончике, пока он не посыплется под моими руками от старости. Хотя еще неизвестно, кто кого переживет, мне уже, не будем забывать, пятьдесят семь, можно смело округ­лять, и получится шестьдесят… Мерзко закололо в боку, а дыхание сбилось и свистело давно, тем более что дорога явно шла в гору.

— Устала? — бросил Полтороцкий. — Ничего, поднатужься. Там отдохнем.

— Где?

— Увидишь.

Он тоже паровозно свистел и сопел, гулко топая вперед и вверх по улочке, которая, кажется, продолжала сужаться, куда ей еще? Впрочем, одна из стен, распростившись с последним домом, превратилась просто в кирпичную кладку, неровную, как щербатые зубы, и сквозь выбоины и щели прорывалось лучами ослепительное солнце.

Стена с другой стороны кончилась внезапно и тихо, упершись в щетинистый кустарник, наполовину облетевший, наполовину золотой. А дорога, постепенно лишившись брусчатки, все поднималась и поднималась вверх, похожая теперь на серпантин в горном парке, по такому Вера с мамой ходили в столовую с пляжа в незапамятные времена их ежегодных поездок в санаторий. Идти вниз от корпуса было легко и приятно, но вверх в самую жару — тяжело даже Вере, не говоря уже о маме, которой было тогда… сейчас попробую подсчитать…

— Если очень устала, давай передохнем.

— Нет, — отозвалась она сквозь зубы.

Полтороцкий точно был не моложе нее. Кажется, он в свое время нравился маме в ролях несгибаемых комиссаров, этнических парубков в вышиванках и поющих опереточных юношей… Или то все-таки был другой актер с похожей фамилией и статью? Надо бы вспомнить название хотя б одного фильма и спросить.

Они действительно шли теперь по парку, густому, такому неожиданному в городе сплошного камня. Осенние деревья и кусты сплетали ветви, калейдоскопно меняясь листьями — вся палитра теплых цветов, от пурпурного до золотого. По дороге встретилась полуразрушенная беседка, вход в нее охранял каменный лев, серый и без одной лапы, его отдельные когтистые пальцы возлежали на шершавом шаре. Львы в городе были повсюду, в преувеличенных, избыточных количествах, а этот казался сбежавшим ото всех, точь-в-точь как мы… Полтороцкий перехватил ее взгляд и мысль — и подмигнул, и заговорщически улыбнулся.

— Уже вот-вот.

Они прошли, кажется, еще один серпантинный виток — и внезапно оказались на открытом месте. Вера зажмурилась.

Темные очки, ну почему я не взяла очки?!

Осторожно, словно пробуя ступней холодную морскую воду (мама, юг, санаторий, такое давнее и совершенно вчерашнее время), она чуть-чуть разлепила мокрые ресницы. Сощурилась, сморгнула несколько раз, догадалась поднести к глазам ладонь козырьком. И только теперь огляделась как следует.

— Красиво? — преждевременно, фальстартом спросил Полтороцкий.

Вера смотрела.

Город лежал внизу, — даже удивительно, как это мы успели взобраться так высоко. Лоскутное одеяло разноцветных крыш, все оттенки приглушенно-благородные и потому безу­пречно идут друг другу. Крупные — буквально под ногами, остальные, постепенно измельчаясь, уходили в перспективу по кругу. Стройные силуэты готических башенок и двойные верхушки церквей прорастали сквозь город в неуловимом ритме, совершенном и ненарушимом, словно сонет или соната. И яркими, ослепительными акцентами горели, отражая солнце, золотые шпили, гербы, окантовки некоторых крыш, тоже рассыпанные по городскому полотну в нечеловеческой равномерности, будто финальные аккорды ударных или мазки чьей-то колоссальной кисти, обмокнутой в золото.

Вера поискала глазами какое-нибудь конкретное, известное из путеводителей туристическое строение — храм Де­вы Марии, костел Всех Святых, ратуша? — но ничего не могла найти, город был цельным и прекрасным сразу весь, в единстве и торжественной гармонии. Вот только это длинное пятно на границе обзора… Чуть развернувшись, она рассмотрела его — высотное здание, громадное и чужеродное, оно торчало из города, как если б его карандашная крыша прорвала изнутри ветхую старинную ткань. Наверное, какой-нибудь отель, сейчас много такого строят, не обращая внимания ни на что. В его сплошных окнах тоже горело солнце, и это было похоже на реальный пожар. Вера отвернулась, оставив его догорать за спиной. Как будто и не было.

— Красиво, — наконец ответила она.

— Хорошо, что я тебя сюда привел?

Баритон неуверенно дрогнул, и она улыбнулась:

— Хорошо.

— Здесь еще есть замок, — сказал Полтороцкий, и Вера невольно обернулась, увидев за спиной только деревья и кустарник. — Высокий замок на холме. Правда, мы с ним разминулись во времени, но это ничего. Почитай стихи.

Она вздрогнула и посмотрела прямо на него, впервые за всю их прогулку. Он стоял, прищурившись, развернутый прямо к свету, и на его лице почти не было теней, неровностей, морщин — только четкие, грустные линии основных черт, полустертый отпечаток молодости. Разминулись во времени, но это неважно. Стихи?..

— Твои стихи, — уточнил он. — Я же их до сих пор не слышал. Почитай.

Вера сглотнула и прикрыла глаза. Отнекиваться, кокетничать, набиваться на уговоры — недостойно поэта. Если кому-то нужно, чтобы прозвучали стихи — все равно для какой цели, пускай тайной, скрываемой и не самой достойной, хотя что это я, разве у меня есть основания так думать?.. — в любом случае они должны прозвучать. Звуча, стихи напрямую питают красоту и гармонию мира. Меня попросили. Я должна.

Начала с «Облака» — от неуверенности, от легкой дрожи в неокрепшем голосе: с «Облаком» ей было проще всего, оно входило в ее программу публичных чтений уже несколько лет подряд, потому что именно на этом странном, пульсирующем стихотворении легко ловились ритм и общая тональность для дальнейших стихов. И они цеплялись друг за друга серебряными крючочками, вились волосяной нитью, лились все свободнее, звучали все ярче. Ничего случайного не было в их последовательности, каждый раз новой, ничего напрямую зависимого от ее собственной воли: этот ряд выстраивался по каким-то своим внутренним законам — как музыка. И повторить, как потом ни старайся, не получится никогда.