Читать книгу - "Свое время - Яна Дубинянская"

Взглянула на часы, попутно скользнув взглядом по программке: чтобы увидеть в ней что-то актуальное, уже надо переворачивать страницу. Берштейн, впрочем, должен подойти совсем скоро…

— Конечно. Посмотрите на них.

Она посмотрела. Только посмотрела, позабыв подключить звук.

Скуркис бурно жестикулировал, рассказывая что-то спе­цифически, интимно, не для всех смешное, и Машенька смеялась, по-девичьи запрокинув подбородок, и Красоткин хохотал тоже, громадной ладонью охватывая ее маленькое плечо, и все вместе они составляли идеальный треугольник, жесткую фигуру, самодостаточную и нерушимую, сыгранный и слаженный ансамбль. Прорезался звук: скрипка, ударные, контрабас — и никаких осмысленных слов. Маркович сидел рядом посторонним и не слишком-то нужным наблюдателем, к которому уже не оборачивались, не обращались. Не говоря о Полтороцком и о ней самой.

— Они остановили время, — заговорщически прошептал актер. — Вы же слышали, Вера, сто раз слышали эту расхожую, пошлую поговорку, которая когда-то была гениальной поэтической строкой: остановись, мгновенье, ты прекрасно?.. А теперь посмотрите, полюбуйтесь, как это делается. Наше с вами время идет, вы вон нервничаете, я же вижу, — а у них стоит. У них получилось, поскольку они счастливы. И соответственно наоборот.

— Наоборот?

— Ну да. Счастливые часов не наблюдают. Тоже заезжено будь здоров, но ведь правда.

Он расправил плечи, довольный собой; скользкий дизайнерский галстук заерзал, как рыба, между перекосившимися лацканами пиджака. Актер Актерыч, возведенный в квадрат депутатским мандатом. Вера никак не могла припомнить его известного всей стране отчества.

Тем временем Миша Красоткин, отпустив Машеньку, говорил по телефону, кажется, объяснял кому-то, где именно они сидят и как сюда дойти, — Берштейну? Вера прислушалась, усилием воли заставляя себя подключиться к бесконечно далекой звуковой дорожке, и, кажется, уловила в трубке совсем уже космически отдаленное берштейновское стаккато.

— Если мы с вами сейчас убежим, они даже не заметят, — прозвучал, по контрасту, мягко и совсем близко Полтороцкий. — Спорим, га?

Все в нем было рассчитано, отрепетировано тысячу раз, включая это якобы простонародное гортанное «га», сто тысяч раз он уводил вот так из-за стола понравившуюся женщину, а за отсутствием выбора — любую, просто по привычке, чтобы не терять формы; с тем же фатальным автоматизмом он, наверное, бегает или распевается по утрам. Вера едва удержала на подходе к лицу брезгливую гримасу. Заговорить с Машенькой, или, может, спросить Красоткина, Берштейн ли это звонит и скоро ли он подойдет… Она вдруг напоролась на отсутствующий взгляд Скуркиса и опустила глаза.

— Решайтесь, Вера. Смотрите, Андрюха уже проделал этот фокус.

— Где?

Она изумленно обернулась, досадуя на себя за вырвавшийся дурацкий вопрос — и действительно увидела пустой стул там, где только что сидел, молча наблюдая за остальными, знаменитый писатель Андрей Маркович.

— У него автограф-сессия, — пояснил Полтороцкий. — То есть, кажется, две. У Андрея здесь работа, он не может позволить себе остановиться… и даже замедлиться слегка. Не то что мы с тобой.

— Не помню, чтоб мы с вами переходили на ты.

Сказала — и поморщилась внутренне от собственного тона, от манерной фальши, не то чиновной, не то учительской: я же поэт, я живу в мире творческих людей, где на «ты» друг с другом все, где не имеют значения глупые формальности и какие-либо табели о рангах, за исключением поэтического мастерства. Но он был — чужой, случайный, пришлый, и он снова нависал чересчур близко, щекоча театральным шепотом ухо и шею. Захотелось пересесть на один из освободившихся стульев; Вера чуть было так и не сделала и содрогнулась, представив себе со стороны эту пошло-водевильную мизансцену.

— И я не помню. Но успеем еще, куда нам спешить?

— Сейчас придет, — сказал Красоткин, опуская трубу.

Вера не сразу поняла, что он о Берштейне — и, главное, что лишь теперь закончил разговор.

— Посмотрим-посмотрим, — сказал Скуркис. — Знаете историю, как Берштейн заблудился в аббатстве?

— В аббатстве?

— Берштейн? — точно в терцию удивились Маша с Красоткиным, и рассмеялись, переглянувшись.

— В Эдинбурге, на фестивале. Андрей там тоже был, не даст совра… — он заметил отсутствие Марковича, и подавился окончанием, и мгновенно сделал вид, будто ничего не произошло, и было в этом что-то невыразимо пошлое и стыдное. — Так вот. С утра чтения с шотландцами, а после обеда экскурсионная программа, имели мы ее в виду, и вот тогда Берштейн…

— Ты видишь? — сказал, поднимаясь, Полтороцкий; теперь уже в полный голос, но все равно никто, кроме Веры, его не услышал, не обернулся. — Идем отсюда.

…Солнце ударило ей в глаза. Сегодня с утра Вера уже успела пожалеть о том, что не взяла с собой темные очки, и жалела регулярно каждый раз, когда оказывалась на улице кратким пробегом между кафе, где солнечный свет становился комфортно-мягким или вовсе сменялся на подвальный сумрак. Ничего, героически прищурилась она, это ненадолго. Сейчас он снова заведет меня куда-нибудь, возможно, в ресторан повыше рангом. Боже мой, а я наивно думала, что еду на литературный фестиваль, буду ходить на встречи с писателями, слушать стихи… Программку Вера, кажется, забыла в кафе, и было не с руки останавливаться посреди улицы и проверять.

Полтороцкий шел быстро, даже чересчур резво для своей комплекции, она едва поспевала за ним.

Они вышли на квадратную площадь, где среди серых с прозеленью статуй стояли в тех же позах живые люди, крытые серебрянкой, мимо сувенирных лотков расхаживали ряженые девушки в разноцветных длинных платьях и с корзинками фиалок, сидели на бровке юные музыканты в бахроме и драных джинсах, с раскрашенными гитарами и с колонками возле шляпы для денег, бегала рыжая остроносая собака, принюхиваясь ко всем подряд ногам, торчали по углам похожие на розы ветров англоязычные указатели для туристов. Одна цветочница адресно улыбнулась Полтороцкому, и Вера на мгновение испугалась, что он сейчас в своем дурацком гусарстве купит ей букетик фиалок, а то и всю корзину… и тут же, пройдя мимо, пожалела, что не купил.

Что-то оглушительно бамкнуло, и запело-зазвенело колокольчиками, и так четыре раза подряд, и люди на площади поостанавливались, синхронно повернув и подняв головы. Она посмотрела тоже — это били часы на башне, тяжелые, старинные, их минутная стрелка, уходя в перспективу, казалась короткой и острой, как дротик, а часовая, наоборот, нависала каплевидной тяжестью над римской четверкой, будто готовая сорваться. Вера машинально сверила по своим часам: у нее отставали, или, наоборот, городские спешат, хотя власти, наверное, должны следить, все-таки достопримечательность, а с другой стороны, Берштейн звонил, а значит, уже закончил свою читательскую встречу… Неуверенно взялась за колесико — подвести?

— Не обращай внимания, — притормозив, бросил через плечо Полтороцкий, — оно так всегда. Время, я имею в виду. Очень смешно, когда люди пытаются устаканить его буквально до секунды.