Читать книгу - "Говорящие памятники. Книга II. Проклятие - Филимон Иванович Сергеев"

кличке Замороженная, варила овощной суп и смотрела в окно. Под окном сидел охранник Колбасова – Коротышка. Он оглядывался по сторонам, настраивал радиосвязь, поглядывал на решётчатое окно, у которого хозяйничала Онежская. – Ведь я чересчур разнежилась, расслабилась и сама выпросила у него одно яйцо. Мне казалось, оно как нельзя кстати… – жаловалась и теребила свою душу Анюта.

– Никому не говори, что выпросила, – вспылила Настя. – Сам подарил, умолял принять яйцо в «Яйце-клуб», надеясь на большой успех… Поняла, красавица моя ненаглядная? – Настя бросила прихватку на электрическую плиту, подошла к Сволочковой, обняла. – Секс-рабыни мы. Только ты брендовая, богатая, а я бедная. На тебе золотой кулон, а у меня серебряный. И это ещё не всё… Интересно, где сейчас Порфирий Колбасов. Ведь он без одного… ха, ха, ха!..

– Без двух, – возразила Сволочкова.

– Как без двух? А где второе?

– Второе Лолита Запевалова выпросила. Наверно, тоже на мясистый бренд клюнула в эйфории победы. Тоже мне, брутальная певица. А ноту «ля» берёт, как «соль», а иногда, как сахар.

– Ну и дела у вас в кордебалете…

– Писюкастый совсем с ума сошёл, – продолжала Анюта.

– Что такое?

– Привёл в кордебалет новую приму. Из элитных домов. Рост чуть побольше тебя. Ходить не умеет, только прыгает, как лягушка, как будто в классики играет, а голос, как у Распутиной – прокуренный, нечеловеческий.

– Сколько лет?

– По паспорту – пятнадцать, а на лицо – сорок. «Вот, – говорит, – Ольгу будет петь из „Евгения Онегина” по Пушкину…»

– Пушкин, Пушкин, – несколько раз повторила Настя.

– Ты что, не слышала такого: «Пока свободою горим и бонусы для чести живы, баблу и сексу посвятим оргазма сладкие порывы. Мадонна, верь, взойдёт она, мильярдом вскормленная вера, и в банкоматах мент, наверное, напишет наши имена».

– Никогда не напишет, – растерянно процедила Настя. – Совесть, истину баблом не купишь. А если купишь, то они рано или поздно развалятся.

– Ну да. Тем более у Писюкастого в каждом кармане по три презерватива. Ну что с ним поделаешь? Он ведь с одним яйцом!

– Как с одним? А где второе?

Сволочкова сразу задумалась, вытянула губы как медуза, покачала головой.

– В моей коллекции, – тихо сказала Анюта, – оно очень прибыльное, удачливое… Ромео Писюкастый в Тегеране подарил. Хозяин, любовь моя, ничего не знает. – Сволочкова вдруг опять разревелась. – Дай бог, чтоб никогда не узнал.

– Об этом никому не говори, – опять твёрдо сказала Настя. – Ой ли, ой ли, перестройка до яиц достала.

– Что за жизнь такая пошла! Что ни сделаешь – нельзя. А что можно – плати. Хоть и некуда – уехала бы! Наверху, там, где совковый капитализм, за каждый час в каком-нибудь паразитарном музее по десять, двадцать тысяч берут! А музей весь в цифрах, современных гаджетах…

– А почему паразитарном? – оборвала Настя.

– А кто они, владельцы тайных сокровищ? Насыщенных умом бумаг? Да их не читают! А если читают, то помалкивают! Пушкин, Гоголь, Островский, Шолохов, Бунин, Горький, Шукшин, Толстой, Достоевский. – С каждой фамилией Анюта усиливала голос и перешла на крик, противоречащий менталитету современного законопослушного человека. – У современника главное – нажива, прибыль, а в душе пусто. Любовь к Родине размыта раскручиванием телевизионных, нефтяных, газовых вышек… забалтыванием, политическим, хорошо оплачиваемым трёпом. Если б кто-нибудь из них испытал то, что испытал Эзоп – раб-философ, сказав: «Плохо придётся всем людям, когда каждый потребует своего», а потом пояснил: «Самая пагубная из страстей – алчность, ибо она делает человека неразумным, заставляет бросить надёжное и устремиться за ненадёжным». А ведь он жил за пять веков до новой эры.

Онежская опять задумалась.

– Его памятник есть в Чистилище? – растерянно спросила она.

– Не знаю. Скорее, нет. Наш гений боится таких людей. Эзоп считает: «В мире царит зло. И дурной человек будет творить зло, несмотря ни на что». Остановить может только нож в сердце. Но велико ли, мало ли зло, его не надо делать, Настенька! Ни в коем случае! Зло порождает зло. А если тебе не спастись от смерти и кто-то посчитал тебя причиной зла во всём мире, то умри по крайней мере со славой. – Сволочкова вдруг спрыгнула с войлочной постели и стала подпрыгивать, как гуттаперчевый мальчик, в своём изумительном канкане.

– Два яйца! Три яйца!

Все они у подлеца!

Если хочешь обкатать,

Позови родную мать

Или побирушку,

Бабушку-игрушку.

Два яйца! Три яйца!

У глазуньи нет лица.

Истины, морали —

В лузу все упали.

Значит, будет бизнес наш,

Раздевайся, ловелас.

Каждое твоё яйцо,

Как Колбасово лицо.

– Подумать только, Колбасов, такой краснощёкий, упакованный мужик с миллионными доходами, с дорогой охраной, а яйца – тю-тю…

– А Писюкастый?! Ты думаешь, он брутальный вундеркинд с хорошо подвешенным языком, с изумрудным крестом на шее, мастер присказок и поговорок… «Не мондей, когда мондуешь». Или: «Где же ваши цыпочки? Кто их съел?»

– А что?! Очень симпатичный мужчина. Продюсер роскошного кордебалета…

– Тоже с одним яйцом! Ха, ха, ха…

Два яйца! Три яйца!

У глазуньи нет лица.

Истины, морали —

В лузу все упали.

Два яйца! Три яйца!

Все они у подлеца.

Она высоко подпрыгивала, словно прогоняя из оболочки душу, раздирающее жуткое настроение.

– Как тебе не стыдно, Анюта?

– Разберись, не торопись. Это яйцо я не просила. Он сам припёрся в гримёрку и, бледный, как куропатка, положил подарок на стол и сказал: «Считайте за счастье – свободу, а за свободу – мужество. Я упрекаю не тех, кто стремится к господству, а тех, кто слишком поспешно готов этому подчиниться. Ведь человек по своей натуре всегда желает властвовать над теми, кто ему покоряется. „Служенье муз не терпит суеты. Прекрасное должно быть величаво”». – Я открыла красную коробочку, а там записка: «Христа ради, примите редкий подарок от Ромео Писюкастого… Он принесёт вам успех». И рядом – хорошо отглянцованный розовый шарик. Я взяла его в руки и сразу почувствовала, что это редкое по всем качествам мужское яйцо для бильярдного стола.

– И что ты с ним сделала?

– Отыскала в Тегеране такой же клуб и выиграла, используя брендовый шарик, тысячу риалов.

– Ну, ты не женщина! Ты – состоявшийся мужчина… Поздравляю…

– Учись, пока там, наверху, воюют…

Два яйца! Три яйца!

У глазуньи нет лица.

Истины, морали —

В лузу все упали!

Сволочкова высоко подпрыгивала на своей войлочной постели и поднимала руки вверх, боясь головой