Читать книгу - "Говорящие памятники. Книга II. Проклятие - Филимон Иванович Сергеев"

Филимон Иванович Сергеев

Говорящие памятники. Книга II. Проклятие

Роман

© Сергеев Ф. И., 2019

© Издательский дом «Сказочная дорога», оформление, 2019

Я прозревал, глупея с каждым днем,

Я прозевал домашние интриги.

Не нравился мне век и люди в нем

Не нравились. И я зарылся в книги.

Мой мозг, до знаний жадный как паук,

Все постигал: недвижность и движенье.

Но толка нет от мыслей и наук,

Когда повсюду им опроверженье.

С друзьями детства перетерлась нить, -

Нить Ариадны оказалась схемой.

Я бился над вопросом «быть, не быть»,

Как над неразрешимою дилеммой.

Владимир Высоцкий. Мой Гамлет (1972)

Всеобщее уважение к деньгам – это единственное уважение нашей цивилизации.

Не последним из их достоинств является то, что они сокрушают людей низких, с той же неизменностью, с какой укрепляют и возвышают людей благородных. И только когда они удешевляются до степени обесценения в глазах одних людей и удорожаются до степени недосягаемости в глазах других, только тогда они становятся проклятьем.

Бернард Шоу

Глава первая

Грешный странник

В душе такая боль и грусть!..

Прижмусь к разнеженному телу.

Заплачу, может, закричу:

«Опять влюбился в обалделую!»

Она танцует и поёт

И всем показывает губки.

Про жизнь свою, конечно, врёт -

И про искусственные зубки.

И я шепчу, и я кричу:

«Прости, прости – любовь безумна.

Не трожь мою тропинку лунную

И сердца нежную парчу!»

Танцующая рэп смешна,

Как солнца луч, но всё ж прекрасна!

Как жаль, любить её опасно -

Она немыслимо грешна.

«Если нет извилин в голове, то надо использовать извилины в другой части тела, – подумал Мардахай Абрамович. – Количество извилин так же, как количество нефти, даёт успех. И это не Бог решил – закон совкового капитализма, который насилует всю Европу. Извилины Анюты Сволочковой великолепны. Что со мной? В меня словно проник ещё один человек». – Миллиардер, пошатываясь изогнутым волосатым телом, расчесал на груди длинные густые волосы, искусанные примадонной, надел трусы с двойным люрексом, растерянно подошёл к трюмо.

Смотреть на себя было страшно. Если бы не фильмы ужасов, которых он нагляделся в Голливуде после покупки бюста Диснея, с ума бы сошёл: левая щека была изжеванная, в помаде, губы распухшие, из них сочилась кровь. Глаза выражали ненависть и страх одновременно. Но самое дикое – они были пурпурно-красными, с приклеенными ресницами, и с левой стороны синел подглазник.

– Анюта, – тихо позвал он, – ты слышишь меня? Что с моим лицом?

– Исцелованное до смерти, дорогой мой. Я хочу начать новую жизнь и целовать тебя постоянно, забыв про деньги и успех. Иди ко мне, любимый мой поэт – изобретатель не только новых говорящих памятников, но и редкого виртуального секса с двойной тягой… Ты, конечно, изобретатель во всём…

– Но почему у меня красные ресницы? – удивился олигарх. – И залысины пурпурного цвета?

– Потому что ты моё Солнце! Единственное, вечное моё Солнце, умеющее приносить счастье. Читай стихи, которые спасли моё сердце, душу. Читай! И всегда помни: я, твоя примадонна, всюду с тобой. Ты – мой гений! Ну…

Крупин растерянно молчал, вглядываясь в своё потревоженное лицо. Тогда она тихо прошептала:

Поэт не может ничего,

Когда не пьёт любви вино.

Любовь, как свет, как солнца краски.

Она уносит властно,

Подобно сказочной упряжке,

От бед, ненастий, лжи и льда.

Он, раб бесспорный, боязливый,

В своей покорности убог.

И жалок век его трусливый,

Молчаньем предаётся Бог…

Молчаньем предаётся разум

И наша вечная душа,

Когда ты всё берёшь и сразу,

Не дав за это ни гроша.

Крупин отошёл от зеркала, обхватил уставшими «лапами» поседевшую голову, долго молчал. Искры еле заметных слёз вспыхнули на его обветренной ошалевшей физиономии и тут же угасли.

– Это не мои вирши… Это строчки последнего памятника, моя личная инициатива. Когда-то она была наказуема, теперь – дико наказуема и облагается налогами. Но кое-что врезалось в память…

– Ну, ну, вспоминай…

Наш азарт – это похоть успеха.

Гонит он лишь за длинным рублём.

Мы утратили искренность смеха,

Стал не графом мужик – кобелём.

Он неторопливо подошёл к окну, распахнул шторы, прислушался. Тут же в глубине двора заиграла музыка – вальс Мендельсона – и вспыхнул мощный прожектор с десятками тысяч энергосберегающих ламп.

– День начался с мудрых стихов, – восторженно сказал он. – Это прекрасно! И ты, моя долгожданная, озвучила их. Они повернули твои ум, душу, умиротворили сердце. – Олигарх перекрестился. – Дай Бог! Позволь мне продолжить возникшую тему.

Он отошёл от окна, набросил на плечи халат, и, разжигая камин, стал вкрадчиво бормотать:

Счастье – это ты мне снишься —

То в лозу, то в розу превратишься.

Обовьёшь хмельными лепестками,

Нежными, как будто васильками.

Полечу опять в святую бездну —

Со слезами, ласками мятежными.

Обомлею, задрожу, заплачу…

Я люблю тебя… я не могу иначе!

Он подошёл к лежавшей на просторной кровати примадонне, внимательно посмотрел ей в глаза.

Вновь чувства, чувства-васильки

От скуки гонят и тоски…

– настойчиво продолжил он читать стихи.

И в каждом поцелуе есть

Любви немыслимая спесь.

Из тьмы уйти (он задумался) – большое дело,

Но дух презрев, томит нас тело.

Но в теле есть коварства лесть…

На тело нелегко залезть.

Забыв о голубой мечте,

О солнечном земном хвосте,

Который с трепетом молчит

И, силу чувствуя, торчит.

Он подошёл к швейцарской горке, стоявшей напротив камина, раскрыл её и, взяв бутылку Киндзмараули, откупорил и плеснул в фужер.

Но чувства, чувства-васильки

Вновь жмутся к телу от тоски.

И в страстном теле