Читать книгу - "Бог сумерек - Всеволод Глуховцев"

Тогда совершающий обряд стал быстро, очень быстро макать кисть в кубок и стремительно чертить на стене длинные ряды знаков, которые, как и первый, мертво фосфоресцировали и пропадали без следа. Но он чертил, чертил, с такой же неистовою быстротой, и с губ его полетели слова, сначала чуть слышно, а затем все громче, громче, и вот в полный голос. То были воющие, дикие, исступленные слова:

Эш! Эш!

Сати, сати, окобуру!

Нгамбу, харма, джарш!

Ой-йе-йе! Ой-йе-йе!

Эш агонга, эш асумба!

Ламакуйе, оппонаки, кеве ле!

Эш! Эш!! Эш!!!

Он выкрикивал так, повторяя и повторяя, и не уставал чертить таинственные знаки, и голубоватый свет стал двигаться, словно кружить по подземелью. Тот, кто творил это, все озирался на куб, тревожно, озабоченно, он все делал с той же поспешностью... но вот на его лице блеснул оскал радости – он достиг того, к чему стремился.

Что-то случилось там. Мерцающий мрак вдруг словно потек из глазниц, облекая собою череп, сгущаясь и превращаясь в некую плоть. По черепу побежали лица, сменяя друг друга... Много-много лиц – искаженные, страшные лица висельников, некрещеных мертвецов, маньяков и утопленных – они мелькали, каждое из них злобно кривлялось, будто бы хотело выкрикнуть проклятие, но не успевало, пропадало, пропадало, набегало но-; вое... и оно также исчезало в никуда.

На лбу творящего обряд выступил пот, дыхание его учащалось, руки так же метались в пляске по стене. Чувствовалось, что близко нечто.

И оно пришло. Свет дрогнул и остановился. И прекратился бег личин на черепе. На нем застыло одно лицо, страшное в неподвижности своей. Это лицо чудовищно потрясало, его нельзя было описать. И тот, кто был здесь, только глянул – и отдернул взор.

Что надо сделать, стало сделано. Часть знаков на стене вдруг проступила в какой-то неведомой закономерности. Но присутствующему эта закономерность, несомненно, была ведома, он умел читать такие письмена. И на губах его задрожала улыбка: надпись явно разрешала что-то ему.

Он оставил кисть, кубок, кинулся к открытому шкафу и выхватил оттуда огромный нож, настоящее мачете. Теперь живое, шевелившееся и царапавшееся где-то рядом можно было достать. Пришла его очередь.

Там был устроен особый ящик. Тот поднял правой рукой с ножом крышку, левую запустил вовнутрь, крепко схватил ею и вынул что-то, отчаянно затрепыхавшееся в руке у него.

Это оказался огромный черный петух. Он, видно, норовил заголосить, но жесткая хватка стиснула ему глотку, и он только бессильно и яростно разевал клюв, кося злым глазом на пленителя своего, бил крыльями по воздуху, топорщил когти.

Держащий его осклабился:

– Что, сволочная птичка? Рыпаешься?.. Ну-ну, сейчас...

Он шагнул к камню, левую руку с отчаянно бившимся петухом вытянул вперед, нижняя губа его презрительно выпятилась. Он сощурился, примерил лезвие ножа по уровню кулака, отвел нож и еще раз примерил, вновь отвел, сощурился сильнее, нижняя губа затрепетала и почти отвисла... И вдруг лезвие мелькнуло, свистнуло – и как молния отсекло петуху голову.

И в тот же миг руки разжались – обезглавленная птица бешено взлетела под потолок, заметалась, плеща кровью, а голова с судорожно разевающимся клювом упала под ноги тому, кто только что убил.

Тот осмелился посмотреть в лицо черепа. Оно было столь же недвижно, и тот ободрился. Он положил окровавленный нож на куб и оглянулся.

Петух упал в углу и там задергался, кровь толчками продолжала выплескиваться из жуткого среза шеи. Тот шагнул, взял птицу, положил на камень, как бы подобострастничая перед черепом: вот, мол, смотри... Теперь можешь так сделать? Чтобы все сложилось как надо?..

Но череп не менялся. Тот стоял, терпеливо ждал, смотрел. Нет, ничего. Неприятное предчувствие кольнуло того. Петух все еще слабо трепыхался. Тот плотно сжал губы, взял левой рукой умирающую птицу, правой – нож, при-ладился и одним точным движением вспорол тушку. Внутренности отвратительной грудой вывалились на черную поверхность. У смотрящего на них помутилось в глазах, спазм сдавил его горло.

Пламя свечей затрепетало так, точно чье-то дыхание промчалось здесь. Личина черепа перекосилась. Стоящему пред камнем почудился издевательский хохот, он стоял и смотрел безумным взором на склизкие потроха в кровавой луже. Губы беззвучно шевелились.