Читать книгу - "Современная зарубежная фантастика-4 - Тэмсин Мьюир"

Все молчали, пока святой терпения запаливал очередную сигарету и протягивал ее святому долга. Опустевший труп Цитеры обвис на стуле, никому не нужный. Император смотрел куда-то ей в макушку – вероятно, оттуда вышла пуля. Я этого не видела. Мерсиморн прислонилась к стене и смотрела в закрытое окно.

– Итак, – сказал император. – Гидеон. Ты выбросил Уэйк из шлюза, и она вместе с ребенком умерла в полете.

– Нет, – пискнула Мерсиморн, – нет.

Я выпуталась из плащей и мантий. Ианта попыталась меня задержать, но я оттолкнула ее руку. Меня и центр комнаты, где сидел император, разделяли семь шагов. Я стояла, тяжело дыша, сжав испачканный двуручник твоими руками, не зная, что делать с этими руками и с твоим лицом. В голове у тебя что-то громко и страшно загудело, как будто помехи в эфире, и мне показалось, что я смотрю, как мы двигаемся, со стороны. Нас обеих выкинуло с водительского сиденья, Нонагесимус, и управление перехватил кто-то другой.

Но руль я никому не отдала. Я держала его в руках.

Все повернулись посмотреть на нас. Никто не сказал ни слова. Я стояла за стулом и смотрела на мертвое тело, на темную дыру в затылке. Дымок сигарет тонкими серыми струйками поднимался к свету.

– Я…

Мир повернулся.

– Я ни хрена не умерла, – сказала я, что не было правдой, и я закашлялась. После всего, что я натворила, всего, через что прошла. Я закашлялась.

Император Девяти домов, Первый владыка мертвых, встал с кресла, чтобы посмотреть на тебя. Он смотрел на мое лицо, смотрел на твое лицо, смотрел на мои глаза на твоем лице. Это заняло примерно миллион лет. Треск помех в твоих ушах превратился в безмолвный крик. Лицо его было насмешливым и ужасающим одновременно:

– Привет, Нихренанеумерла. Я твой папа.

51

Когда мне было лет типа шесть, я придумала игру: я искала в толпе скелет своей матери. Я выбирала один из них, решала, что это она, и таскалась за ним в поля лука-порея, смотреть, как скелеты бесконечно колют камень и просеивают мульчу. Я притворялась, что любой выбранный мной скелет знает, что я наблюдаю, и делает мне знаки. Например, три удара мотыгой с паузой после означали «привет», потому что это случалось недостаточно часто. Когда мне было семь, капитан все испортила, сказав мне, что моя мать пока еще не попала в систему. Труп выварили и пустили в ход, только когда мне исполнилось восемь.

Помнишь, когда мы были маленькими, я сказала тебе, чтобы ты прекратила меня задирать, потому что мои мама с папой могли оказаться, ну, важными людьми? Я вот помню. Ты заявила, что у меня нет доказательств, я ответила, что у тебя нет доказательств обратного, ты сказала, что это все равно не важно, а я сказала, что вполне себе важно, ты сказала, что я идиотка, и мы подрались. Тогда я спросила, что, если кто-то придет за мной и скажет: «Привет, я самый крутой чувак на свете, вот давно потерянное дитя, которое я без устали разыскивал, приказываю всем прекратить обращаться с ней, как с говном, а еще я убью всех, кто причинил ей боль, и начну с Крукса»? А ты ответила, что если кто-то и придет за мной, то ты заставишь родителей запереть меня в шкафу и сказать, что я умерла от разжижения мозга, хотя теперь я знаю, что такой болезни нет. Ну что, теперь ты чувствуешь себя глупо?

Ты тогда с ума сошла от злости. Ты сказала, что нет никакой разницы, кто мои родители, они все равно никчемные и не придут за мной.

Я любила сидеть у ниши, где похоронили маму, и докладывать ей обо всем. Что-то вроде: «Агламена говорит, что я научилась правильно ставить руки, когда блокирую удар снизу слева». Или: «Харрохак сегодня была страшной сукой» (это я повторяла регулярно). Или: «Теперь я могу сделать девяносто шесть скручиваний за две минуты». Обычная хрень, которую несут четырнадцатилетние. Отменная чушь.

Хуже было совсем в детстве. Я помню, как ты застала меня, когда я говорила ей, что люблю ее. Не помню, что ты тогда сказала, но помню, что я кинула тебя на землю. Я всегда была намного крупнее и сильнее. Я села на тебя сверху и душила тебя, пока у тебя глаза из орбит не полезли. Я говорила тебе, что моя мама наверняка любила меня гораздо сильнее, чем твоя – тебя. Ты так исцарапала мне лицо, что у тебя кровь по рукам текла. Почти вся кожа у тебя под ногтями осталась. Когда я тебя отпустила, ты даже встать не смогла. Отползла в сторону и тебя вырвало. Тебе было десять, Харроу? А мне одиннадцать?

Это в тот день ты решила, что хочешь умереть?

Помнишь, как долбаные пратетушки постоянно твердили, что страдания учат нас.

Если они были правы, Нонагесимус, сколько еще нам осталось до всеведения?

* * *

– А теперь мы подошли к сути дела, – сказала ликтор, которую ты звала Мерсиморн.

Она встала рядом с нами. Бог посмотрел на меня, на нее, потом на меня, прямо в глаза. Мы застыли на месте. Когда эти белые кольца света обратились на кого-то другого, кровь снова прилила к твоему мозгу. Когда они смотрели на меня, я побелела и затихла, стала немой, пустой и глупой.

Он посмотрел на нас и потер висок, как будто у него болела голова. Тяжело вздохнул:

– Глаза.

– Да-да, глаза, – сказала она. – Твой ребенок. Глаза Алекто.

Лицо его заледенело, губы поджались.

– Не смей звать ее…

– Алекто! Алекто! Алекто! – завизжала Мерсиморн. Другие ликторы вздрагивали, слыша это имя, как будто это была акустическая атака. – Джон, ты пытаешься со мной поссориться, чтобы не говорить о том, о чем хочу я. Но это не семейная ссора. Это глаза А. Л., господи. Прямо в твоем генетическом коде.

– Возможно несколько объяснений, – спокойно сказал бог.

– Да, – согласился Августин и затушил окурок в кружке из-под чая, – вполне возможно. Ты долгие годы объяснял нам все. Но некоторые из твоих объяснений… не выдерживали проверки. Дело в силе, которую я никак не мог осознать, понимаешь? Я выследил ее источник, Джон. Именно ты просил меня научиться этому. И чем дольше я смотрел на тебя, тем больше недочетов замечал.

– Выходит, это давно тебя беспокоит, – наконец сказал бог. – А. Л. смущала вас двоих сильнее всего. Если я такой уж лжец, почему я